Анж Питу
Шрифт:
Прибытие со стороны Сент-Антуанского предместья барабанщиков, а со стороны бульвара – сотни французских гвардейцев, не говоря уже о появлении войска Бийо, состоящего из тысячи с лишним человек, мгновенно изменили вид и настроение толпы: робкие осмелели, невозмутимые взволновались, бесцеремонные начали выкрикивать угрозы.
– Долой пушки! Долой пушки! – вопили двадцать тысяч человек, грозя кулаками страшным орудиям, высовывавшим в амбразуры свои длинные медные шеи.
В эту самую минуту артиллеристы стали откатывать пушки назад, и вскоре их стволы скрылись из виду, так что можно было подумать, будто комендант послушался приказаний толпы.
Парижане захлопали в ладоши; они ощутили свою мощь: ведь их угрозы возымели действие.
Тем временем часовые продолжали прогуливаться по орудийным площадкам. Инвалиды шагали навстречу швейцарским гвардейцам.
Теперь толпа, только что кричавшая: «Долой пушки!», принялась требовать: «Долой швейцарцев!» То было продолжение вчерашних выкриков: «Долой немцев!»
Но швейцарцы тем не менее, как и прежде, шагали навстречу инвалидам.
Один из тех, кто кричал: «Долой швейцарцев!», – потеряв терпение, навел свое ружье на часового и выстрелил.
Пуля впилась в серую стену Бастилии примерно одним футом ниже верхушки башни, как раз под тем местом, где проходил часовой. На стене осталась белая отметина, но часовой даже не остановился, даже не повернул головы.
Поступок человека, подавшего пример неслыханного, безрассудного нападения, толпа встретила громким гулом, в котором было пока больше страха, чем ярости.
Большинство не могло взять в толк, что можно вот так запросто выстрелить из ружья в сторону Бастилии; они полагали, что это – преступление, караемое смертью.
Бийо разглядывал зеленоватую громаду, похожую на сказочных чудовищ, которых древние изображали покрытыми чешуей. Он подсчитывал амбразуры, где вот-вот могли вновь показаться пушки, и длинные ружья, чьи страшные глаза глядели на толпу из крепостных бойниц.
Видя все это, Бийо покачал головой. Он вспомнил слова Флесселя.
«Ничего у нас не выйдет», – прошептал он.
– Почему это у нас ничего не выйдет? – произнес чей-то голос у него за спиной.
Бийо оглянулся и увидел человека в лохмотьях, со свирепым лицом и горящими, как уголья, глазами.
– Потому что мне сдается: такую громадину невозможно взять силой.
– Взятие Бастилии, – отвечал незнакомец, – вопрос не силы, а веры: верь, и ты победишь.
– Терпение, – сказал Бийо и полез в карман за своим пропуском, – терпение.
Незнакомец истолковал его жест неверно.
– Терпение! – повторил он. – Да, конечно, ты-то вон какой жирный, ты смахиваешь на фермера.
– Я и есть фермер, – сказал Бийо.
– Тогда понятно, отчего ты толкуешь насчет терпения: ты всегда ел досыта, но погляди на тех призраков, что нас окружают, взгляни на их бескровные лица, пересчитай их кости сквозь прорехи в платье и спроси у них: могут ли они терпеть?
– Красиво он говорит, – сказал Питу, – но я его боюсь – Я тоже, – ответил Бийо.
Затем, повернувшись к незнакомцу, он продолжал:
– Я сказал: терпение, разумея, что нужно набраться терпения всего на четверть часа, не более.
– Ха! – хмыкнул незнакомец. – Четверть часа – это в самом деле немного; и что же изменится за четверть часа?
– За четверть часа я побываю в Бастилии, узнаю, из скольких человек состоит ее гарнизон, выясню намерения коменданта, наконец, пойму, как туда входят.
– Да, если поймешь, как оттуда выходят.
– Что ж! Если я не выйду оттуда сам, мне поможет один человек.
– Кто же это?
– Гоншон, простонародный Мирабо. Незнакомец вздрогнул; глаза его вспыхнули.
– Ты его знаешь?
– Нет.
– Тогда в чем же дело?
– Дело в том, что, как мне сказали, всякий человек на площади Бастилии, к которому я обращусь, отведет меня к нему; мы с тобой говорим на площади Бастилии, веди меня к нему.
– Что тебе нужно от него?
– Передать ему эту записку – От кого?
– От Марата, врача.
– От Марата! Ты знаешь Марата? – воскликнул незнакомец.
– Я только сейчас говорил с ним.
– Где это?
– В Ратуше.
– Что он там делает?
– Отправился к Инвалидам добывать оружие для двадцати тысяч человек.
– В таком случае давай сюда записку: я – Гоншон. Бийо отступил на шаг.
– Ты – Гоншон? – переспросил он.
– Друзья, – сказал человек в лохмотьях, – этот человек не знает меня и сомневается, в самом ли деле я – Гоншон Толпа разразилась смехом; эти люди не могли поверить, что кто-то не знает их любимого оратора.
– Да здравствует Гоншон! – завопили две или три тысячи голосов.
– Держите, – сказал Бийо, отдавая ему записку.
– Друзья, – сказал Гоншон, прочтя ее и хлопнув Бийо по плечу, – этот человек – брат всем нам; его послал ко мне Марат, значит, мы можем на него положиться. Как тебя зовут?
– Меня зовут Бийо.
– А меня, – отвечал Гоншон, – зовут Топор; надеюсь, вдвоем мы чего-нибудь добьемся 16 .
Толпившиеся кругом парижане усмехнулись этой кровавой игре слов.
16.
Игра слов billot (франц.) – плаха.
– Да, да, мы чего-нибудь добьемся, – подтвердили они.
– Мы согласны, но как нам чего-нибудь добиться? – спросили несколько голосов. – Что нам делать?
– Как что, черт подери?! Брать Бастилию! – отвечал Гоншон.
– В добрый час! – сказал Бийо. – Сказано – сделано. Послушай, Гоншон, сколько у тебя людей?
– Тысяч тридцать.
– Тридцать тысяч у тебя, двадцать тысяч придут к нам на помощь от Инвалидов, десять тысяч уже здесь – это больше, чем нужно для победы, если мы вообще можем победить.