Анжелика. Путь в Версаль
Шрифт:
Анжелика провела рукой по лбу. Услышанная история казалась ей невероятной, она недоумевала, зачем ей все это рассказали. Только через несколько минут, очнувшись от потрясения, она поняла: ЕСТЬ НАДЕЖДА, ЧТО ЖОФФРЕЙ НЕ ПОГИБ на костре!
Неужели такое возможно? Она же видела, как он горел: огромная черная фигура, привязанная к столбу. Она осталась совсем одна, всеми гонимая… За пять лет ни единого проблеска во тьме, ни слова послания, ни одного дружеского знака… Жоффрей жив?! Какой-то колбасник вдруг намекает на чудо, колбасник, который
Жоффрей жив!.. Она бы могла снова увидеть его, обнять. Снова увидеть его удивительное лицо, завораживающее, неповторимое, одновременно пугающее и прекрасное! Где же он? Почему до сих пор не вернулся? Нет, если он до сих пор не вернулся, значит, он умер! Умер! Надежды нет…
— Успокойтесь, — сказала хозяйка колбасной лавки. — Вы вся дрожите. Это всего лишь догадка. Вот, выпейте немного вина.
Крепкое вино пошло Анжелике на пользу. Она все еще чувствовала себя разбитой, как после короткой жестокой болезни, но, сделав два-три глубоких вдоха, нашла в себе силы, печально покачав головой, ответить хозяйке:
— Все, что вы мне сейчас поведали, настолько невероятно, что в это с трудом можно поверить. Что сказать? Допустим, осужденного подменили, но тогда мэтр Обен обязательно обнаружил бы подмену, ведь он надевал на него капюшон, прежде чем поднять на костер! Тогда выходит, что мэтру Обену заплатили за соучастие… и что…
Анжелика вздрогнула.
— Если бы вы хоть раз в жизни разговаривали с палачом так, как довелось мне, вы бы поняли, что подкуп невозможен.
Супруги только развели руками.
— Честное слово, мы больше ничего не знаем, бедная госпожа! Мы надеялись, что наш рассказ сможет вас утешить. Мы часто говорили друг другу: «И почему несчастная малышка больше не пришла к нам? Наверное, эта история подарила бы ей капельку надежды!»
— Пять лет! — прошептала Анжелика. — И никаких известий! Если нашлись преданные друзья, — хотя кто бы это мог быть? — которые смогли вырвать моего мужа из рук палача, друзья, достаточно богатые, чтобы заплатить мэтру Обену целое состояние, то почему никто не подал мне даже весточки? Нет, это какое-то безумие!
Госпожа Моренс поднялась. Ее ноги дрожали. Она не сдержалась и, с беспокойством посмотрев на своих собеседников, спросила:
— Почему вы мне все это рассказывали? Может, хотите выдать меня?
— Конечно, нет! За кого вы нас принимаете, милочка?
— Тогда почему? Хотите еще денег?
— Да вы совсем потеряли голову! — возмутился простой лавочник, в голосе которого вдруг явственно послышались нотки оскорбленного достоинства. — Мне нравится помогать ближним, и все тут. А чем больше я думал обо всей этой истории, тем больше убеждался — здесь что-то нечисто, и вам стоит об этом знать.
Толстяк набожно поднял глаза к маленькой статуе Девы Марии.
— Я часто прошу у Пресвятой Девы, чтобы она помогла мне совершить настоящее доброе дело, по-настоящему нужное людям. Не как то милосердие, которым мы обычно кичимся, унижая тех, кому его оказываем.
— Если вы — действительно добрый христианин, то должны были радоваться смерти колдуна.
— Я не могу радоваться смерти, — прошептал колбасник, и на полном лице его вдруг блеснули чистым огнем синие глубоко посаженные глаза. — Любой
Госпожа Люка встала, чтобы открыть дверь и ставни. Солнце, хлынувшее в комнату, осветило простодушное, открытое лицо колбасника. Анжелика, которую минувшие годы научили разбираться в людях, не увидела на нем и следа лицемерия.
— Отчего вы так добры? — удивленно спросила она. — Обычно люди вашего цеха такие черствые. Они и пальцем не шевельнут без выгоды для себя.
— А почему бы мне не быть добрым? — ответил колбасник с искренней радостью настоящего праведника. — Жизнь коротка, а мне не хочется потерять местечко в раю из-за жульничества или жестокости, которые сделали бы меня чуть богаче и влиятельнее на земле.
Выйдя из лавки, Анжелика решила дойти пешком до Королевской площади [14] , где она теперь жила, и отослала свой экипаж. Она чувствовала себя совсем разбитой, и ей было необходимо пройтись, чтобы вернуть душевное равновесие.
Она шла по только что построенной набережной Сены, тянувшейся вдоль монастыря целестинцев. На шпалерах прекрасного монастырского сада нежно зеленели молодые виноградные листья и побеги. Сад был открыт для всех желающих. Монахи закрывали ворота лишь осенью, когда спелый виноград мог соблазнить горожан, но после сбора урожая ворота вновь открывались.
14
Ныне площадь Вогезов.
Анжелика вошла в сад и укрылась в беседке. Она часто приходила сюда с подругами или кавалерами, читавшими ей стихи, а по воскресеньям, как чинная мать семейства, с Флоримоном и Кантором.
В то утро монастырский сад был еще пуст. Лишь несколько братьев в коричневых рясах, подпоясанные фартуками из грубой ткани, вскапывали грядки и подрезали виноград. От монастыря к небу поднимались гул молитв, пение псалмов и нежный перезвон колоколов.
Но из гармонии песнопений, горящих свечей и благовонного ладана, в череде обрядов, в окружении обетов и догм распускалась порой подобно волшебному цветку истинная безграничная святость. Такая, как у преподобного Венсана и у колбасника с Гревской площади.
Святость, которой пронизан каждый день жизни, святость, исполненная доброжелательной мудрости, святость, пришедшая на смену векам мерзости, мелочности и религиозной нетерпимости.
И Анжелика подумала:
— Только из-за этих удивительных людей можно все простить.
Сидя в беседке, Анжелика вспоминала свою встречу с хозяином колбасной лавки. В надежде обрести хоть капельку уверенности, рассеять сомнения, она в мыслях беспрестанно возвращалась к добрейшему мэтру Люка.