Апгрейд от Купидона
Шрифт:
— Как ты все это запомнил?
— Должны же у меня быть хоть какие-то таланты, — усмехнулся он и продолжил диктовку, которая вдруг резко оборвалась, и он потребовал у меня Макбук, чтобы отправить письмо.
В строке отправителя значилось «MD», вот и иди пойми, что это за доктор такой и от какой болезни сейчас меня лечит.
— Ты обещала прогуляться со мной перед сном, — Крэг поднялся из кресла так же неожиданно, как закрыл крышку ноутбука. — У нас в запасе час.
— Я не могу гулять, у меня нет верхней одежды…
— Я одолжу тебе пиджак. Белый. Сойдет
— Да, — ответила я и сама пошла к шкафу, потому что видела на вешалке пиджак, о котором Крэг говорил, да и потому что Крэг за мной все равно не ухаживал.
С трудом втиснувшись в туфли, я перевязала шарфик, чтобы стало малость теплее, и с улыбкой попросила у джентльмена галстук, чтобы подпоясаться… Я наконец-таки впервые за последние дни позволила себе распоясаться. И разговориться.
Он спросил, как дела — спросил действительно заинтересованно, и я выдала все, как на духу. Он сначала рассмеялся, но смех его длился не больше минуты. Потом он снова сделался серьезным и шел молча, спрятав руки в карманы: в левый поместилась и моя рука. Его пальцы не гладили, просто сжимали мои крепко-прекрепко.
— Это низкий поступок с фотографиями… И я знаю, о чем говорю…
Да, я тоже знала, о чем он говорит и думает… Сейчас — если верить в правдивость исповеди — он вспоминает все то хорошее, что говорил в суде в его адрес обвинитель. И вот же странно — мне не было его жалко, но мне перестало быть противно: я вдруг поняла, что каким-то мистическим образом впустила в свое тело душу самоубийцы, чтобы позволить незнакомой девушке взять реванш над своим убийцей… Что он подмешал в мое выдохшееся шампанское, что…
— Ты обещала экскурсию!
Крэг вдруг ускорил шаг, точно пытался сбежать от ужасных воспоминаний. Он держал меня за рукав своего пиджака, слишком для меня широкого, и не касался моей руки, но по ней, точно по проводам, все равно бежало электричество, яркими вспышками вырывающееся из моих глаз, чтобы осветить и так белую ночь.
— Тебя не смущают белые ночи? — попыталась я догнать его и бегущие от меня в бешеной скачке мысли.
— Я видел их в Финляндии. Вашему городу больше нечем гордиться? Ведь это не так…
Он подмигнул мне или снова нервничал? Или щурился на ветерок, обдувавший нас с реки Фонтанки. Я махнула рукой в сторону скульптур коней, украшающих Аничков мост, и сказала, что на время блокады, чтобы уберечь творение Клодта от немецких бомб — я специально умолчала про финское участие в блокадном деле — их закопали в саду и потом за одну ночь вернули на место, когда с победы не прошло еще и месяца.
— Здесь петербуржцы любят назначать встречи, — проговорила я тихо.
Теперь обе руки Крэга прощупали мои через пиджак и притянули к груди в другом пиджаке, расстегнутом, как и ворот. Было ветрено, но Крэг не боялся простудиться. Он боялся не успеть поцеловать меня, пока мы стоим под копытами знаменитых коней.
— Ну вот мы и встретились, — проговорил он по-русски почти без всякого акцента.
Эта русская девочка не выдумка — остается открытым вопрос: она и фломастеры — одно и тоже лицо? Но спросить я не могла: губы получили то, о чем просили, и тянули из Крэга не правду, а жизненные силы, чтобы влить их в мое ватное тело. Он держал меня очень крепко скрещенными за спиной руками — полная блокада: не вздохнуть, не выдохнуть. И даже корочки хлеба для сидящего на парапете голубя у меня не было. Почему голубок до сих пор не спит? Потому что белая ночь? Или он тоже влюблен, как и я?
Неужели я могу снова чувствовать эту невесомость — или я действительно ничего не вешу в чужом пиджаке, потому оторвать меня от земли ничего не стоит, как и закружить, не боясь свалиться в реку или под ноги незадачливым прохожим, которые не знали, что на их пути встретились два одиночества, и разведенный ими огонь готов спалить каменный город дотла.
На мне пиджак уже тлел, подушечки пальцев дымились, оттого Крэг или Тони дергался при каждом их прикосновении к мягким ворсинкам бороды. Я зарылась в нее носом и вдыхала так и не выветрившийся за день аромат духов. Сейчас, правда, его немного разбавил ветер с моря. Река вспенилась и мне на нос упала первая капля дождя. Как же я не заметила, что ночь не совсем белая, небо не совсем чистое и солнце село раньше положенного…
— Я не хочу уходить, я хочу тебя целовать, — прошептал Крэг по-русски уже совсем без акцента.
Но я снова не успела ничего ответить — его губы поймали на моих давно уже не первую каплю дождя, а пальцы — мокрые, но по-прежнему теплые, все равно заботливо смахивали дождинки с моих холодных щек. А я просто всеми десятью пальцами пыталась прикрыть его светлую макушку — или всего лишь притягивала его голову все ближе и ближе, чтобы поцелуи наши становились все глубже и глубже, жестче и никогда не заканчивались.
Даже если бы нас сейчас снимала толпа папарацци, я бы не оторвалась от губ, к которым уже и не мечтала прикоснуться. Мягкие и жесткие, горькие и сладкие, горячие и обжигающе ледяные — они каждую секунду меняли напор и вкус. Сильные руки лезли под пиджак, чтобы закрыть платье от дождя, но находили лишь проступивший от жуткого напряжения позвоночник.
Даже если бы Крэг сейчас сорвал с меня платье, я бы не спросила — зачем? Чтобы согреть меня — другого ответа не было. Но дождь шел и шел, не думая заканчиваться. Как и наши поцелуи. И если мы простоим у коней лишние пять минут, то если даже не отбросим к утру копыта, то постельный режим нам будет обеспечен совсем по другому поводу, по сопливому.
Глава 37. “Акт дарения”
— Ксения…
Крэг отпустил мою руку, а мне показалось, что губы — я пронесла поцелуй через весь город. Все лицо было мокрым, а губы на удивление сухими. Мы взбежали на пятый этаж, не разжимая рук — точно дети, забыв про свой почти что почтенный возраст. Ответственность за происходящее растворилась в лужах, которые мы не могли перепрыгнуть, потому что тротуар превратился в полноводную реку. Мокрые насквозь ноги отваливались от пробежки, которую мы устроили себе вместо того, чтобы взять такси.