Апофения

Панчин Александр

Макс пошатнулся, не веря своим глазам. Он уже был готов к побоям со стороны психически неуравновешенного товарища по камере.

— Ты сам себе врезал!

— Конечно, сам! Ты заставил меня это сделать. Так о чем ты думал?

— Я думал, что хочу, чтобы ты заткнулся, перестал угрожать и орать на меня!

— Не зря я в тебя верил! Вот видишь. Не такой уж ты и никчемный, когда стараешься. А о чем ты думал, когда проклинал своего коллегу? Не думал ли ты о том, как хорошо было бы, чтобы он исчез с лица Земли? Не представлял ли ты всякие ужасы, которые с ним произойдут? Возможно, чертей, жарящих его на сковородке на подсолнечном масле, в то время как он просит тебя о пощаде за свое недостойное поведение? Нет?

Макс

отвел глаза, сел на койку и обхватил руками колени. У него кружилась голова.

— Не бойся! Я никому не выдам твой секрет. У меня на него большие планы. Поверь, я ничего не подстроил! От наличия у тебя этих способностей зависит наша с тобой судьба, ведь это и в моих интересах — удостовериться, что ты тот, кем я тебя считаю. Скоро ты убедишься, что я не ошибаюсь. А пока мне достаточно того, что ты перестал быть так уверен в своей обычности. Это первый шаг к раскрытию твоего таланта. Ты только слушай, что я тебе говорю — понял?

Макс не знал, что сказать. «Это была такая странная театральная постановка? Но зачем? Это так нелогично! — размышлял он. — С другой стороны, достаточно на секунду допустить, что я, Макс Коваль, не такой, как все, допустить, что я маг, и сразу все укладывается в стройную картину. Можно объяснить все! Я проклял Реджинальда и всех тех, кто завидовал и мешал моей карьере. Я заряжал воду. Я, сам того не зная, врезал этой скотине прокурору, чтобы он больше не приставал с допросами к моей жене. Я защищался от удара сумасшедшего сокамерника. Нет. Это все слишком неправдоподобно. Хотя и возможно. Нельзя исключить, что это не так. Пусть нет доказательств волшебства, но и нет доказательств, что оно здесь непричастно».

В этот момент Макс поймал себя на мысли, что, откровенно говоря, способность манипулировать людьми с помощью магии не столько ужасает его, сколько вдохновляет, позволяет почувствовать собственное превосходство. Он ощущал это первобытное чувство: жажда быть не таким, как все, обладать сверхъестественной силой, позволяющей выкраивать мир по своему усмотрению. Безусловно, в глубине души он, как и многие другие люди, желал этого. И ему стало страшно от осознания этого факта. Возможно, у меня и нет этих способностей. Но я хотел бы ими обладать и применять их.

Этот поток сознания был прерван голосом сокамерника.

— Думаю, на сегодня тренировок хватит. Но теперь мы их будем проводить каждый день. Проверим, что ты можешь делать, а что нет, — сказал Эндрю, сплевывая кровь. — Только будь со мной мягче в следующий раз, а то охранники что-нибудь заподозрят. Попробуем что-то безобидное. И нам нужно будет как-нибудь отметить наш успех! Нам нужна выпивка.

— Но я не пью.

— Тогда я все выпью сам. Ты ведь не против? Мне кажется, я заслужил! Не мог бы ты попросить жену навестить человека по одному адресу? Ей дадут кое-что, что нужно будет передать тебе через охранников. Мой приятель, человек из моего ордена, хранит для меня одну особую бутылочку, но у меня нет возможности с ним связаться и эту бутылочку забрать. Ведь встречаться разрешают только с родственниками. Я напишу твоей жене адрес как найти этого человека и что ему сказать. Заодно дни и часы приема укажу. Разопьем на двоих. Пойдет? К тому же ты наверняка по жене соскучился.

Макс безразлично кивнул.

— Тогда я пошел писать записку, — улыбнулся Эндрю. — Кстати, у меня уже давно созрел план побега. И его можно воплотить. Благодаря тебе.

Глава 11. Под властью страха

Ксенофонт Хосанович Бабин уже двадцать пять лет верой и правдой служил отечеству, работая в центральной городской тюрьме. Эта была тюрьма строгого режима. Строгого режима для заключенных — не значит строгого для персонала. Также как верой и правдой — не означает с трезвой головой. Самой любимой должностной обязанностью Бабина было послеобеденное

ничегонеделанье. Именно после обеда заключенные были наиболее спокойными, и служебный персонал собирался в комнате отдыха, чтобы сплетничать и выпивать. Да, сухой закон строго запрещал повышать содержание алкоголя в крови, но желающих работать в тюрьмах было немного. Особенно — работать за копейки. Возможно, именно поэтому легкие нарушения часто сходили служащим с рук в условиях фактически полного отсутствия внешнего контроля. Государственные инспекторы всячески старались обходить тюрьму стороной, ведь каждый визит выливался в бесконечные просьбы повысить жалованье, провести ремонт, купить новый телевизор. И самым невыносимым для любого инспектора было то, что эти просьбы часто были обоснованными, законными, и их приходилось выполнять. Все знают, как чиновник не любит исполнять чужие пожелания. И тюремных служащих предоставляли самим себе. «Никто не жалуется — и то хорошо», — считали наверху.

Мелкие нарушения стали сходить с рук еще легче под руководством Ксенофонта Хосановича, ведь Бабин обладал удивительным для тюремщика чувством юмора. Сегодня как раз Фома, один из уборщиков-старожилов, рассказывал славную историю, которая произошла в ночь назначения Бабина начальником тюрьмы. Один из новеньких охранников напился так, что его не могли разбудить, даже обливая холодной водой. Тогда Бабин велел нарядить его заключенным и посадить в камеру. Когда охранник очнулся, первым, что он заметил (кроме страшного похмелья), был пристально изучающий его лысый великан. Вторым наблюдением было то, что он заперт с великаном в одной камере, кругом ни души, а великан — явный зек. Наконец, великан ударил кулаком в ладонь и, злобно скалясь, прошипел: «Так-так-так, кто у нас сегодня на обед?» — Этого хватило, чтобы бедняга кинулся на колени, моля о пощаде и рассказывая о жене и маленьких детях. Смеялись все: и заключенные, включая великана (добродушного пирата, сидевшего за нелегальный просмотр нелицензионных диснеевских мультиков), и надсмотрщики, наблюдавшие за происходящим через камеру наблюдения.

— Морской котик изнасиловал пингвина, — раздался голос телевизионного диктора. Кратковременное молчание и последовавший за ним всеобщий гулкий смех перебили рассказчика, который, впрочем, почти закончил словами: «А потом мы его три дня отпаивали кефиром».

В этот момент дверь открылась, и в комнату вошел дежурный с бумажным пакетом в руке.

— Тут в приемные часы приходила одна симпатичная блондинка. К мужу. Я им дал пообщаться, потом даму отправил домой. Она спросила разрешения передать мужу вот это, — сказал дежурный, ставя посылку на стол. — Но внутри бутылка спиртного. Мне пришлось конфисковать посылку.

Глаза дежурного хитро блестели.

— Так давай сюда, — бодрым голосом потребовал Бабин. Он разодрал упаковку, как маленький ребенок, открывающий подарки под новогодней елкой. — Ничего себе, да это же марочный коньяк! Правильно, что конфисковал. Заключенным не положено, а нам сам доктор прописал. Ведь так?

— Да, так! — ответил тюремный доктор, ехидно улыбаясь и протягивая стопку. — А то от самогонки уже печень болит.

Когда всем было разлито угощение, доктор встал.

— Давайте еще раз выпьем за здоровье любимого нами Ксенофонта Хосановича! Троекратное ура!

— Ура, ура! — закричали присутствующие, чокаясь. Веселье продолжилось.

— Давным-давно зоолог Жорж Кювье считал это щупальце паразитом, но оказалось, что это не самостоятельный организм, а часть самца осьминога, которая отрывается, чтобы бороздить моря в поисках самки для спаривания, — продолжал вещать телевизор.

— Переключите канал, надоело смотреть про животных. Сейчас начнется реалити-шоу про тюрьму, — потребовал Бабин.

Вскоре дверь в комнату снова открылась. На пороге стоял все тот же дежурный.