Апофеоз Судьбы
Шрифт:
Эдвин совершил утреннюю молитву, подвязал рясу, накинул и примял капюшон, спрятав уши, и, потягиваясь, вышел на крыльцо. Пар густо поднимался от него, растворяясь в холодном воздухе. Эдвин почти продрог, в то время, как Мануэл, по-прежнему не промолвивший ни слова, отправился проверить лошадей, – за ним тянулась в глубоком снегу цепочка следов.
Затем дверь отворилась вновь, и к Эдвину присоединился Фабиан. Они оглядывались по сторонам, полные решимости разорвать оковы греха, окутавшие эти места. Желание вернуть непокорных язычников к истине было необоримым.
Эдвин легко похлопал Фабиана по спине, указав на старый искривленный
– Нужно восстановить заброшенный храм, – предложил Эдвин.
– Я иногда думаю: почему люди все так усложняют? Строят храмы, кончики которых чуть не достигают небес, иногда вместо монастыря целые крепости строят. Вспомни, как делал Христос: идет прямо в горы, садится на камнях и учит. А мы? Ну, кем мы себя возомнили? Нам подавай правильные строения, высокие кафедры, удобные резные скамьи из вишневого дерева, скульптуры, колонны. Эх… ну что с этим теперь можно поделать? Раз теперь так принято, раз люди к такому привыкли, нам и деваться некуда. Будем восстанавливать. – Фабиан сделал паузу, но так и не смог смолчать. – А священники… Я просто диву даюсь! Как наряжается в наши дни священник: смотришь на него, а он идет вальяжно в тунике из дорогого льна, а на другого глянешь – в покрытом позолотой кафтане из яркой парчи – загляденье. Только вот Божьему Духу это чуждо.
– Не осуждай их, брат. Бог ведь и Сам все видит. Скажи, а мы что сделали? Сражаемся ли мы с грехом кость в кость?
– А разве не сражаемся? – возразил Фабиан. – Мне ради креста многое пришлось сделать. Кто бы что ни говорил, а я знаю, как труден этот путь.
– Вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха 20 , помнишь эти слова?.. – Эдвин произнес это с трудом, и от собственных слов ему стало не по себе, будто он лишь сейчас осознал их смысл.
20
Послание к Евреям, (12:4).
– Представить страшно, на что пошел Господь ради нашего спасения. Вот так добровольно вознестись на крест… Умереть на древе ради спасения грешников. Сможет ли человек когда-нибудь такое понять…
– Бог поможет, – сказал Эдвин, скрестив от холода руки.
Незаметно поднявшаяся, пока они говорили, метель кружила так свирепо, что создавалось ощущение, будто она вот-вот ворвется в дом. Следы Мануэла почти стерлись под ее натиском. Ветром забавляется природа, а человек едва ли способен ее понять. За последние несколько дней ветер сорвал оставшиеся сухие шишки с тяжело повисших рукавов пихты. Стены домика еле сдерживали его натиск, сберегая в доме так необходимое людям тепло.
Фабиан, отмахнувшись от метели, словно давая понять, что и она не остановит его, не угасит в нем пыл, продолжал:
– И все же главный подвиг Христа не в этом. Самое важное, как я считаю, случилось Гефсиманском саду. Боль сдавливает мою грудь, когда я пытаюсь представить, что творилось в сердце Иисуса в ту ночь… Я свои-то грехи снести не могу – слишком тяжело они сидят на сердце. Только исповедь приносит покой, но и он недолговечен: одно наседает на другое, и вот за спиной новый мешок с камнями. На кого ни взгляни, все тонут. У каждого на шее свой камень.
Эдвин потер шею, затем лицо, поправив капюшон и переведя дыхание, приготовился слушать дальше.
– Теперь представь. Иисус Христос опускается на колени, молится за всех людей мира, и в эту самую ночь Его сердце пронзает боль за каждый отдельно взятый грех всего человечества…
Устоялась тишина. Фабиан скорбно проговорил:
– На лице Иисуса выступили капли крови…
Фабиан снова остановился, не сумев поставить голос. И спустя минуту голос его еще не восстановился, но Фабиан все же высказал:
– Мы легче пыли… что мы можем без Бога?..
– Я помню, в саду Иисус сказал: «…душа Моя скорбит смертельно». – Просил учеников бодрствовать в ту ночь.
– И они спали, как младенцы. А теперь мы спим. Кажется, ничто уже не способно нас разбудить.
– Может, мы именно за этим и приехали сюда, Фабиан?
– Все верно! Давай начнем работу. Время идет, а мы ничего не сделали.
– Начнем, – согласился Эдвин.
Фабиан вернулся в дом для поиска подручных средств. Фридеман сидел за столом на грубом табурете, делая какие-то записи. Судя по всему, он записывал что-то важное, поскольку не обращал внимания ни на что вокруг себя. Фабиану пришлось встать прямо перед ним, чтобы тот ответил на просьбу дать им необходимые инструменты.
– Мы заметили в небольшом отдалении храм, который, видимо, давным-давно заброшен. Неужели некому за ним ухаживать?
– А… это бесполезно, – кратко ответил Фридеман.
– Почему бесполезно? В нем мог бы поселиться Сам Господь, понимаете? Я порой резок в своих высказываниях, но я отнюдь не это хотел сказать, осуждая большие кафедры и церковные строения… нам очень нужна эта церковь.
– Ну и скажете же вы, – горько улыбнулся Фридеман.
– А что такого? Разве я что-то веселое сказал? – спросил Фабиан.
– Нет-нет, ничего такого, что могло бы меня порадовать. Просто вы не знаете всей ситуации.
– А вы нам ее и не собираетесь раскрывать, я прав?
– Ну почему же?
– Тогда может начнете? – спросил Фабиан, готовый уже провалиться сквозь землю от нетерпения.
– Я вынужден напомнить вам, что вы гость, – надувшись, сказал Фридеман. – Вы глухи к моим словам. Я не буду повторять вам все по десять раз.
– Все, – сказал Фабиан. – Мое терпение окончательно лопнуло. – Сколько вы будете крутить нас вокруг пальца? Говорите все прямо, как есть. Мы рискуем своими жизнями ради этих людей, а вы спокойны как дитя, играете со своим камешком.
– Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими. Мир потому не знает нас, что не познал Его 21 , – раздражающе спокойным тоном произнес Фридеман. – Ладно, вы меня простите… Что-то я и вправду много стал умалчивать. Поймите, я здесь совсем один…
В сидячем положении из-за своего роста он был похож на саранчу. Ногами неловко оттолкнув от себя табурет, Фридеман привстал и ткнул рукой в угол, где стоял ящик с плотницкими и столярными инструментами.
21
Первое послание Иоанна (3:1).