Апокалипсис в мировой истории. Календарь майя и судьба России
Шрифт:
Убогость, какая все же убогость — эти их лозунги! Действительно, лидеры партии «Демократический Выбор России», очень навредили пониманию Гайдара, да и всему нашему пониманию сути нашего кризиса. Может, покажется смешно (после вышеприведенного прусско-гегелевского круиза), но дух действительно развивается, познавая свою свободу. И наша свобода, на что я пытался как мог намекнуть в этой главе, это очень получается такая… свободная свобода, то есть мы… слишком свободныв своих толкованиях свободы.
«Слишком» — на западный взгляд, но и это, процитированное из нашей демвыборороссийской публицистики 1990-х годов: «Свобода — она или есть или ее нет!», этот убогий их примитив, всероссийски громыхавший штамп, — тоже не соответствует
Это «нуйкины» (что крайне симптоматично для них): «свободу» с шенгенской визой спутали…
Вот «шенгенка», она, действительно: или она есть, или ее нет. Тут вы правы, зачем только дальше-то лезть, к «свободам», в которых вы, как…
Глава 9. От мировых катастроф — к мировым заговорам и революциям
Даже на самые всеобщие, глобально-космические, общемировые катастрофы, вроде бы уравнивающие всех и вся, от британской королевы до бангладешского доходяги, даже в реакции на какой-нибудь накрывающий всю Землю астероид Апофис или планету Нибиру, проставляющую всем семи миллиардам человек единую дату смерти — различия восприятия столь велики, что дают немалый материал социальным психологам. Всегда некая часть человечества воспринимала это как желанную новость.
Можно от них отмахнуться табличками: «Неудачники. Завистники. Нелюди…» Но штука в том, что всеобщего конца, или глобального потрясения, полностью меняющего картину жизни, в общем «кровавого обновления» — желает не только некая часть в человечестве, но и некая часть в человеке. В значительно более широком слое людей, чем те законченные лузеры— сидит эта тяга к само— и всеобщему разрушению.
Тема слишком необъятна, и в этой книге уместно сузить ее в два приема: во-первых, от мирового перейти к российскому. Во-вторых, от космических, «нерукотворных Апокалипсисов», той же безликой планеты Нибиру, перейти к «рукотворным концам», или хотя бы мнящимся таковыми. Ведь в первом, внечеловеческом, астероидном случае даже и самому неадекватному негодяю остается только мечтать, осознавая свое личное бессилие повлиять, притянуть к Земле гибельную траекторию. Во втором случае, этот класс людей может проявить (и проявляет) себя реальными действиями, вплоть до уголовно квалифицируемых. Перефразируя Маяковского: «Если звезды гасят (пытаются гасить) — значит, это кому-то нужно».
Три вспышки, три периода наиболее широкого распространения подобных настроений было в истории России.
1) XVII век — Раскол,
2) XIX–XX века — от нигилистов, «народовольцев» и до революции, гражданской войны.
3) Конец XX века. Проигрыш «холодной войны», распад СССР и другие известные события
Раскол, первый рукотворный российский «конец света», 1666 года описан в седьмой главе. Начало второго периода русского саморазрушения, автоАрмаргеддона — обозначено четко, как выстрелом стартового пистолета. Собственно это и был выстрел пистолета Дмитрия Каракозова, 4 апреля 1866 года, ровно через 200 лет после Раскола. Этот первопокушенец на императора Александра Второго Освободителя породил сонм подражателей. Мы скажем — «задал моду», нигилисты возразят — «явил пример героического самопожертвования». Можно бы, в свою очередь, им возразить, привести факт — увы! — прошедший тогда мимо массового сознания. Каракозов страдал катаром желудка, что при тогдашнем уровне медицины означало страшные мучения — без надежды на излечение. Огромная часть самоубийств той эпохи, по медицинской статистике — была вызвана именно катаром желудка. На следствии он и признавался: «…одною из главных побудительных причин для совершения преступления, были моя болезнь, тяжело подействовавшая на мое нравственное состояние. Она повела сначала меня к мысли о самоубийстве, а потом, когда представилась цель не умереть даром…».
В сем Дмитрии, первопроходце террора — и анамнез и полная «история болезни» всей касты, но яснее это становится после ознакомления еще с несколькими примерами.
У убийцы Столыпина, революционера и агента полиции Матвея Богрова не было катара желудка, но кроме крайней скуки, ощущения бессмысленности жизни была еще и полная «припертость к стене», грозившая смертью от руки
Сергей Кравчинский, восторгается революционером-террористом: «Он прекрасен, грозен, неотразимо обаятелен, так как соединяет в себе оба высочайшие типа человеческого величия: мученика и героя». «Колокольный» Герцен тоже «за»: «Есть мгновения в жизни народов, в которые весь нравственный быт поколеблен, все нервы подняты и своя жизнь человеку так мало стоит, что он делается убийцей».(Хотя он-то дожил до дня, когда новое поколение революционеров вытерло о него ноги, как о старую тряпку.)
Сборник «На помощь молодежи» (Киев, 1910): «…в молодом поколении растерянность и подавленность, ослабление воли к жизни, отчаянная разочарованность и гнетущее одиночество… Бывают в истории такие периоды и условия, когда разочаровываться жизнью становится особенно легко и удобно, а может быть и модно».
Аполлинария Суслова, экс-пассия Достоевского, а потом и Розанова, доказывала Федору Михайловичу, что за нанесенное ей когда-то мужчиной оскорбление — …не всели равно, какой мужчина заплатит за надругательство надо мной…Почему бы и не сам царь? — «Как просто, подумай только, один жест, одно движение, и ты в сонме знаменитостей, гениев, великих людей, спасителей человечества…». Видите, еще за 80 лет до рождения термина PR Аполлинария ухватила самую суть: все равно на ком сорвать старую обиду, но — если на царе, то ты еще и… в сонме знаменитостей, гениев…Английский термин marked people, дословно «маркированные люди», пиарщики используют в смысле обозначения категории людей уже отмеченных обществом, рынком (в данном случае это схоже: общество = рынок потребителей новостей), войдя в отношения (любые) с которыми можно тоже стать marked people.
Да, второй, наверное, каторгой была для Федора Михайловича эта феминистка-террористка. В случае пиар-Аполлинарии — это образ мыслей, характерный, но не ставший образом действий. А может — это моя психологическая гипотеза — она вместо царя использовала как marked people Достоевского, а потом и в схожем смысле — Василия Розанова. (Тут вырастает коллизия: Федор Михайлович — принявший на себя удар Аполлинарии, грудью закрывший царя. «Жизнь за царя».)
А историк Екатерина Щербакова пишет о схожем случае: «Л. Мирский, покушавшийся на шефа жандармов Дрентельна, пошел на этот шаг, чтобы привлечь внимание любимой девушки, у которой «был чисто романтический восторг перед Кравчинским», зарезавшим среди бела дня на людной улице предшественника Дрентельна — Мезенцева».
И статистически зафиксированную волну самоубийств молодежи начала XX века В.М. Бехтерев объяснял как социальную болезнь, помимо угнетающего личность аффекта, связанного с процессами модернизации общества, силу примера и общее пессимистическое настроение умов.
B.Л. Бурцев, известный «охотник за провокаторами», разоблачивший Азефа, члена ЦК большевиков Малиновского, приводит слова тайного агента: «Вы не понимаете, что мы переживаем. Например, я недавно был секретарем на съезде максималистов. Говорилось о терроре, об экспроприациях, о поездках в Россию. Я был посвящен во все эти революционные тайны, а через несколько часов, когда виделся со своим начальством, те же вопросы освещались для меня с другой стороны. Я перескакивал из одного мира в другой… Нет!.. Вы не понимаете и не можете понять… какие я переживал в это время эмоции!»
Касаясь того периода, неизбежно вспоминаешь два довольно прочно вбитых в наши мозги постулата — по поводу революционного поколения. Две иллюзии, два наполнителя: этический и интеллектуальный. Этический: «Они делали ЭТО ради нас!».(Ну или: «Ради будущего!»)Интеллектуальный: «Они делали ЭТО в соответствии с определенными историческими теориями, замыслами, научными доктринами». Картинка четкой смены «исторических формаций: рабовладельческий строй, феодальный, капиталистический, социалистический…»— накладываясь на революционеров той эпохи, заставляла рассматривать Каракозовых, кравчинских, всех тех пиар-аполлинарий — как каких-то… планомерных работников, словно героев наших «пятилеток».