Апокалипсис всегда
Шрифт:
– Чё – разве нет? – Волочай нагло заржал.
Корёжащий слова голос пробубнил: «Сергево» – Будимир и Волочай подорвались на выход, спрыгнули на перрон. Тучи уже разлетелись по небу серой кашицей, а за (мелким) зданием вокзала – поджидала маршрутка.
ШМ
И древний старец сказал: «Молимся мы
так: трое нас, трое вас – помилуй нас».
Л.Н. Толстой. Три старца
– А
Хватаясь за поручни, Будимир сел (маршрутка затарахтела и погнала) – ему казалось, что он это слышал уже тысячу раз:
– Но Павел после распятия апостолом стал: он вообще христиан гонял, когда ему Господь под Дамаском явился. – И тысячу раз говорил. – А ты не думаешь, что тебя за такие угары из монастыря попереть могут?
– Ну что ты такое говоришь! Я же к ним – с искренним раскаяньем! – Волочай поднял взор горе и праведно сложил ладошки. – Это же так вроде работает, да? – И зашёлся татарским смехом.
Будимир не сразу заметил, что тоже смеётся, но тут же подумал, что и это у Волочая не своё… (Как-то они были на даче и Волочай сказал, что жидкость для розжига надо не целиком хреначить, а по чуть-чуть подбрызгивать; на Будимирово «спасибо» Волочай ответил: «Да не за что. Только это на инструкции к применению написано, хах».)
Таджикские напевы тянулись через горы, в окне улетала та же серо-буро-малиновая дрянь: водитель разом принимал деньги, разговаривал по телефону, ел шашлык и рулил. Волочай снова залип в телефон, а Будимир прислонился к стеклу и зажмурил глаза.
– Я люблю Джойса.
– Ну, я предпочитаю Набокова.
Будимир сонно обернулся – это были те же электричкинские бабки (в носочке и в грибочке).
– Пра-аспект Будёного! – объявил водитель с южным радушием.
Поглядывая на бабок, Будимир протиснулся к выходу, Волочай тоже – маршрутка тут же дала по газам. Из-за облака пыли выплыл колончатый забор, два кулича в крестах и ларец надвратной церкви (какой-то волшебный). Будимир с Волочаем перебежали дорогу, размашисто перекрестились и, склонясь, вошли под вдумчивые своды (но не заметили фрески).
Красные кирпичи, жёлтая штукатурка, лепнина, колонны – тихий двор пахнет призраком липы (через пару недель всё дико зазеленеет). Странно, но монастырь больше походил на универ или царское поместье (а в одном здании и правда академия МВД). От Пустыни были только кресты, чёрные монахи, работницы в платках и торчащий милым старичком купол Григория Богослова: маленький, обглоданный, зубастый: сквозь дыры – время смотрится.
Литургия и Часы давно кончились, но Будимир с Волочаем всё же двинулись к церкви – мимо длинно-жёлтого дома, раскланиваясь и улыбаясь с редкими встречными.
– Ты тоже к Бодуницкому? – спросил
– Агась. – Волочай держался скромно, но в глазах – огонёк бляжий. – У меня своя тема к нему: колокольная реформа типа.
– У нас же нет колокольни, только звонница во дворе.
– Так а я о чём?
Показался Григорий Богослов (схимонах среди светских) и леса затянувшейся реконструкции. Будимир с Волочаем перекрестились, вошли…
И снова – всё делалось смольно и раздумчиво: над узким, уютным, нахоженным пятачком, воокруг квадрата решётки, нависали чисто-белые своды, облизывались тени от свеч, раскачивалась люстра кадилом, тихонько расползался запах из детства: делалось легко, торжественно, ясно, но… только голо как-то!..
Половина икон куда-то задевалась, а те что были – смотрели чужаками. Да, Спас Вседержитель, да, Богородица, – но что-то непонятное: будто глаза у них достали и откуда-то из другого места вставили… И всё было наспех, как поделка какая: за Лествицей темнел след много большего размера, всюду какие-то щепки, неуют, иконостас занавешен – как покойник… Будимир весь напрягся, потерялся, неуклюже сотворил молитву и приложиться позабыл.
– У нас ремонт какой-то? – спросил он тихонько у заящицы, покуда Волочай палил свечку перед пустым алтарём.
– Иеромонах Бодуницкий вам всё объяснит, – ответил упитанный басок (монастырь-то всё-таки мужской). – Он сейчас на озере, с рабочими разговаривает.
Будимир кивнул Волочаю: они вышли, обогнули храм и прошли через зелёную калитку («вход без разрешения не благословляется!»): блеснуло озеро – осторожные волны ребрятся на ветру, а по кромке следует камыш. На кривом причалике стояла рабочая баба в платке, простая-простая (лицо как бы случайно шмякнутое – без размышлений о пропорциях и будущих детях). Батюшка Бодуницкий – в чёрном подряснике, с животиком, бородой в два клина и деревенским носом – стоит рядом, что-то благочинно поясняет:
– …Не-ет же! Бог ещё до времени был. Он и есть его Творец.
– И Троицы тоже?
– Нет же! – улыбнулся Бодуницкий. – Он и есть Свята Троица. Понимаете… – Он принялся наглаживать правый кусок бороды. – Уот, как бы есть книжка: кто её написал – то Бог Отец, кто её герои – то Бог Сын, а кто её читает, жизнью одухотворяет – то сам Свят Дух и есть.
– Но когда я читаю Гоголя – я же не становлюсь Гоголем. – Будимир стоял шагах в десяти.
Бодуницкий – (в некотором ступоре) – оставил бороду.
– Н-да. Неудачный пример. В другой раз продолжим, Лизонька, а пока извините.
– Это вы извините! Так вы хорошо всё объясняете…
Она поцеловала у него ручку, а Бодуницкий перекрестил её и, раскачиваясь как кораблик, подошёл к Будимиру с Волочаем.
– Наконец-то вы! Ну пойдёмте.
Ветер дунул им в спину, волны продолжили ребриться.
М
«Значит, в библиотеке есть книги,
содержащие лжеученья?»