Апокалиптическая фантастика

Пол Фредерик

— Кем работала старуха?

Ну вот. Кто-то задал вопрос. И наверное, это был я, поскольку рядом больше никого нет.

— Работала?

— До эпидемии, — пояснил я.

Она молча смотрела на меня.

— Она была ученой, — предположил я.

Мэй выпрямилась и напомнила:

— Это было очень давно. И ты наверняка заметил, что она выжила из ума.

— Зато спасла мир.

Девчонка не отреагировала, даже не моргнула.

— Твой брат на нее страшно зол. Но только из-за того, что она убила не тех, по его мнению, людей. С другой стороны, ты знаешь, что она хороший человек, исключительный

человек и всегда такой была. Ты любишь бабушку и проехала весь этот путь, чтобы посмотреть, где они с твоим отцом жили до того, как мир изменился. А заметки в твоем блокноте? Они помогут тебе написать книгу об этой великой женщине, которая спасла мир. — Я сильно вспотел, уставшие руки дрожали. — Мир требовалось спасать. Если бы бабушка и ее друзья не начали действовать, человечество в конце концов изменило бы климат. А это стало бы еще хуже того кошмара, который мы пережили.

Мэй не ответила. Но глаза ее опустились, и я услышал ее дыхание, стоя в трех метрах от нее.

— Дело в том… может быть, я верю, что все это правда. С климатом были серьезные проблемы. Людей было слишком много, а запаса времени уже не осталось. И так или иначе, но «трясучка» спасла мир.

Она подняла глаза.

— Мы все еще здесь, — признал я. — И я чертовски рад быть живым.

Она начала улыбаться, но передумала.

— Есть лишь одна проблема, Мэй. Может, твоя бабушка поступила так с наилучшими намерениями. Может, у нас не осталось иного выбора. Но почему бы не выйти из тени, не объяснить ситуацию? Почему бы ей с коллегами не предъявить свои аргументы, пусть даже они ужасны, а пути назад уже нет?

Мэй уставилась куда-то вдаль.

— Одно-единственное заявление — и тайны не стало бы. Никому не нравится умирать, но тогда смерть обрела бы хоть какой-то смысл. Человечество выпалывается, как сорняки, а планете после этого легчает. А это уже не столь безнадежно, как иметь дело с бандой безликих убийц, не имеющих иной цели, кроме как злобствовать.

Мэй так долго смотрела в небо, что и я посмотрел туда же, но увидел лишь высокую голубизну. Она повернулась ко мне.

— Может быть, им действительно стоило так поступить, — сказала она.

— Кто-нибудь из них вакцинировался?

Она не сводила с меня глаз. Подождала и ответила: «Нет», прежде чем рискнула сделать шажок ко мне.

Я попытался заговорить, но голос сорвался.

Мэй нетерпеливо ждала.

Я вдохнул и заговорил:

— Большинство заявило бы, что если кто-то намерен убить миллиарды людей ради блага планеты, то им тоже следует принять собственное лекарство. А что сказал бы я? Меня устроило бы, если бы они застрелились или бросились с обрыва. Но когда я думаю, что одна из них, жирная и старая, раскатывает по полумертвой планете во дворце на колесах… это красноречиво говорит, насколько этой группе присущи самопожертвование, достоинство и честь.

Мэй задумалась над ответом. Когда она открыла рот, готовая бросить мне вызов, я ее остановил:

— Но что хуже всего? На мой взгляд, и я в этом не сомневаюсь, их молчание сделало возможным существование этих людей. — Я махнул в сторону города. — Благочестивые жители Спасения думают, что они здесь потому, что Господь великодушен. Господь — славный парень. И Он предпочел их безымянным костям

в безымянных могилах по всему свету. Они тупые и везучие ублюдки, но все же вольны думать, что они избранные.

Она снова задумалась.

А когда решила заговорить, я снова хотел было остановить ее. Но Мэй подняла руку, и я промолчал. Не помню, что я собирался сказать. Нас разделял всего шаг, и она выглядела даже моложе, чем прежде, но не столь миловидной. И улыбалась с той яркой пылкостью на лице, какую я никогда не видел у реальных людей, только у святых в старых религиозных книгах, — всепоглощающий безумный взгляд земной души, которой суждено усесться на коленях у Бога.

И она страстным шепотом сказала:

— Ты не понял.

— Чего я не понял?

Ее ладонь накрыла мой рот.

— Ты думаешь, что все кончено. Думаешь, что достаточно лишь однажды спасти мир. Но то, что ты назвал благородством, оказалось бы глупостью. Бабушка и остальные… они должны были выжить и поддерживать контакты друг с другом. Таков был план с самого начала. — Она смолкла и отдышалась. — Сколько детей живет только в одном этом городе, Ной? То же самое и повсюду. Несколько стариков, много молодых родителей, а детей столько, что и не сосчитать. И ты слышал, как люди переплывают моря, расселяются в поисках новых домов. Грядет еще один кризис. Он настанет не при моей жизни, может быть, лишь через несколько веков. Но рано или поздно те же трюки окажутся необходимыми, если мы решим устроить…

Ее голос дрогнул.

Я отвел ее руку, ощутив вкус соли:

— Решите устроить что?

— Еще одну прополку, — едва слышно проговорила она.

И улыбнулась той же благостной улыбкой, самоуверенной и на миллион миль возносящей над заботами всех несведущих и невинных.

Лола оказалась права. Увидеть в гробу усохшее тело матери было важно. Даже необходимо. Теперь я был уверен, что она мертва, никаких сомнений не осталось, а когда я помогал отнести ее к могиле, это напомнило мне, что она гораздо меньше, чем все эти годы казалась. Она превратилась в оболочку, уже начавшую разлагаться, и мы приколотили крышку, опустили гроб в могилу и принялись засыпать землей и камешками предмет, который был моей матерью не больше, чем небо над головой.

Но к концу я все же заплакал.

И те, кто все еще любил меня или хотя бы любил мою мать, добавили к моим слезам свои эмоции. Они подходили, обнимали меня, молились за мою душу. Потом я спустился в «Магазин лоскутных одеял», взял очень высокий бокал пива, выпил его слишком быстро и уже слегка нетвердой походкой стал опять подниматься к кладбищу на холме.

— Идешь снова повидаться с мамой? — спросил проходивший мимо Феррис.

— Мне надо побыть с ней еще минутку.

Услышав это, старик пошел рядом. Он шел и смотрел на меня до тех пор, пока мы не встретились взглядами. Маленький, неопределенного возраста, с яркой улыбкой и приятными манерами, Феррис всегда заражал других своей энергией. Мне говорили, что он потерял во время эпидемии почти всю семью, но не могу вспомнить, чтобы он хотя бы раз упоминал их, даже в молитвах.

— Сынок, — сказал он, как нередко говорят старики всем, кто моложе их.

Я ждал.

— Минуты может не хватить, сынок.