Апология
Шрифт:
VII
Я помнил ее черное лицо, увиденное мной однажды ночью. Я, подарил бы ей тогда кольцо, когда б был окольцован. Впрочем, на что ей эти знаки несвобод, когда в нее годами небосвод светящиеся сбрасывает кольца?
Я помню к ней тянулись богомольцы, стояли на коленях у колод и что-нибудь, наверное, давали за то, что уносили по домам. Старушки бедные в платках. Едва ли, что ценное имелось там для справедливого у них обмена на чудо исцеленья; где безмена на этот счет отмерена черта?
По праздникам церковным череда старушек с женщинами помоложе к ней подходила
VIII
Когда я руку в воду опускал, зеркальную на миг сломав поверхность, через свое лицо я попадал (вообще она ему хранила верность, как матушка всех мыслимых зеркал) в такое место, где иной среды вступали в силу странные законы. Я не о преломленьи -- о воды уступчивости. О границе зоны принадлежавшей мне и облакам, разбуженным и всплывшим пузырькам, о зрении ее бессоном, о наблюденьи света и вещей, о дверцах наших собственных теней -о входах в мир сокрытый и бездонный.
Я помню, как смотрел в лицо воды, как будто зазывающей: "Сюды... сюды поди, соколик мой бедовый..." Ей было холодно, и сломанной рукой я ощущал немыслимый покой ее буддийской, медленной основы.
И пальцы, как живые якоря, держали то, чем полнятся моря, внутри ее кривого зазеркалья они теряли в скорости, и вес их забывал, что где-то царь отвес и медленно, непрямо вверх всплывали. Я видел, что она, почти как кровь, густа и стекловидна, вскинет бровь она сближенью этому, и краску цветною крупкой осаждает вниз на дно уставшее -- осенний холод лист так в ледяную погружает ласку... 27 февр. 95
ПАМЯТИ ДНЯ
I
Уходящее солнце касается бережно мира, все потрогав руками, сгустив на прощание зелень, -мальчик знает холмы, насекомых, шуршанье копирок или птиц над печатной машинкой, утопленной в землю. Крыши зебрами вышли из поля к воде однобокой. Бьются в воздухе белом короткие красные флаги и колеблется небо, покрашенной в синее лодкой, подбирая бортами чернильную леску с бумаги. Начинается мир как событье, как звоны трамваев под холмами с кремлем, как скрещенные приводы улиц, тарахтящих к реке -- через реку -- к мельчанью окраин -там они к ненадежной полоске приткнулись.
II
Под столбы атмосферы к зубцам, округленным закатом, поднимается слева Ока по гудкам к городкам, к перекатам, бдюдцами окон, расквашенной в кашу малиной -длинная вода над лиловой глиной -вязкое тело, тянущееся неловко, на голени присела -- далеко -- божья коровка в черных крапинах, перерезанная, исчезает тикающими к темноте заныканными часами.
В городе будут случаться странные вещи: буквы стучать по вывескам, тополя обнаружат плечи женщин, опутают лица их неотвязным пухом и наклеют улыбки девочек на синие рты старухам. Все переменится в сумерки: в воробьиной истерике будут качаться парочки в шевелящемся скверике, будут плавать пьяницы на пробковом шевиоте дрейфующих пиджаков; головами на эшафоте будут таращиться с плакатов отрубленные лица, галки застрянут в карканье, как больные в больницах, а нездоровые звезды в их гнездах -- в шараханьи страшных веток,
Да, все изменится, даже группа электрической крови у бордовых трамваев, заходящихся в реве на поворотах рельс, на внезапных изгибах переулков, поднимающих золотых рыбок в покачивающихся аквариумах из янтарных стекол. Никак не стащит перчатку сталинский сокол*, озирающий мглу с высокого постамента, под которым утюжится пароходами лента Волги, кажущейся тлеющим кое-где провалом, выползающая из его руки, и чернеющая разбомбленным вокзалом.
III
День, перешедший в ночь, нож обломал в воде. Скрывается от мусоров и граждан. Везде его фотографии: крупно набрано "ДЕНЬ": год рожденья... приметы... "РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЗА КРАЖИ".
Граждане пьют чай. Юноши угощают своих и не своих девушек мороженным и шампанским. Убежавший от стражи день притих на тихой малине в темном районе шпанском.
Ты, бритая голова. Ты, оловянный взгляд. Отсидись до утра. Не рыпайся. Будь спокоен. Улицы без тебя ночь напролет блестят. Полнолунье качается в арках пустых колоколен. 11 марта 95 ___________________
x x x все еще видны плохо затертые слова: "Сталинскому соколу".
НЕБО ВОСПОМИНАНИЙ
Крестика золотого касалась она ладонью. Двух полушарий карта с точечкой Ленинграда. Мы оказались в левом, за голубым океаном. А что помним -- истлело в правом том, окаянном.
Нам ничего не вынуть звездочкой из мороза. Строит на окнах иней из кристалликов розу, папоротник, осоку молочную, ледяную чащу широт и сроков, в которых жить не рискую.
Лошадь на постаменте топчет змею галлопом. Бешеный всадник метит перескочить Европу. Заколочены в доски грации спать всю зиму. На небесах -- полоски реактивного дыма.
Можно купить билеты в стылый чухонский ветер -в декорацию бреда, да разве туда приедешь? Разве раздвинешь чащу странных напластований. И наверное слаще небо воспоминаний. 11 марта 95
x x x Дотлевало волокно слова в пепла горсточку, в чашке плавало окно с лопотавшей форточкой.
Разговор в глухом углу, шепот без свидетелей -выдоха азот -- в золу через губы в -- вентили.
Лязгали вокруг котлы -полыхали адские, да торчали, как колы, градусники блядские.
Колбасился карандаш по бумаге черканой -выкаблучивал "не ваш", хоть стучите в органы.
Начинался месяц-март гулькавшими тенями, молоком поднялся пар, где пичуги тенькали.
...Заходило подо мной облаками пьяными небо целое -- домой над чужими странами. 16 марта 95
x x x Я теперь часто тебя вспоминаю по ночам во сне. Наверно скучаю. Вижу -- ты... и идет снег. Знаю, зарыт в промерзшую землю. Земля скрипит на морозе -- делит Яростно-резкой чертой потери Нас на два яруса. Ты -- в партере. Мне плохо слышно с моей галерки, Чем там дышат. Об чем разборки? Что там за драма дурная длится? Черная яма, нельзя спуститься. март 95
x x x Ребенку кажутся незыблемыми вещи: огромные холмы реки, сама река, с ее неповоротливой водою -и если бы она вообразила, что можно ее как-то изменить на лоб ее высокий набежали б, колеблющие лодочки морщины.