Апостолы Феникса
Шрифт:
— Мне здесь не нравится. Я хочу на ранчо в Аризоне. Даже в Греции, даже на острове в Таиланде было лучше, чем здесь.
— Ранчо продано тридцать лет назад, — Скэрроу отпустил запястье Гровса. — Ты принимаешь свои лекарства?
— Они мне не нравятся.
— Они делают тебя спокойным и уравновешенным. Уменьшают уровень тревоги. Их надо принимать. Без них ты можешь впасть в депрессию.
— Что случилось с золотом?
— Ты отлично знаешь, что с ним случилось.
— Где плат? Его нет в убежище. Что ты с ним сделал?
— Он в безопасном месте. Не
— Почему здесь так жарко?
— Здесь холодище, Уильям. Я надеваю парку, когда захожу сюда.
Он с жалостью посмотрел на Билли Гровса — сто семьдесят лет сильно отразились на его рассудке. Сам он прожил почти пятьсот — и пребывал в здравом уме и твердой памяти. Но Скэрроу видел разницу. В отличие от Гровса, бессмертие было дано ему вместе с предназначением. И скоро он свое предназначение выполнит.
— Они мало кипятят воду, — Гровс нервно огляделся, как будто ожидая, что из тени появится кто-то еще. Потом посмотрел Скэрроу в глаза. — Я хочу знать, где плат. И что ты делаешь с этими людьми.
— С какими людьми?
— Которых откапываешь.
СЛИШКОМ ПОЗДНО
2012, Майами
У Сенеки на секунду перехватило дыхание, потом она заставила себя успокоиться. Возможно, это просто совпадение. Она выбранила себя за то, что допустила мысль, будто этот самый «мерседес» преследовал ее прошлой ночью, поставила машину на соседнее гостевое место и осталась ждать. Сквозь тонированные стекла она не видела, есть ли кто-нибудь в «мерседесе». «А такая сильная тонировка не противозаконна?»Через несколько минут она набралась смелости, вылезла из машины и подошла к внедорожнику. Он и впрямь как две капли воды был похож на машину, которая напугала ее вчера. Но на дорогах Южной Флориды множество «мерседесов»-внедорожников.
Подойдя к водительской двери, она постучала в стекло. Не получив ответа, приложила ладонь к стеклу и заглянула внутрь. Автомобиль был пуст. Все нормально.
Заставив себя прекратить волноваться, Сенека вернулась в машину и собрала вещи. Вошла в дом и, гремя ключами, поднялась по лестнице к своей квартире. Вставила ключ в замок, но дверь была уже открыта. Она отступила на шаг. «Может, это и не паранойя. Позвонить девять-один-один? А если я просто забыла запереть дверь? Вот так вызовешь полицию, а потом окажется, что сама не заперла дверь, и будешь выглядеть дура дурой». Сенека нажала на ручку и открыла дверь.
На диване сидел мужчина. Она узнала его по фотографиям, и голос на автоответчике принадлежал ему же. Она судорожно вдохнула, и воздух показался обжигающим.
Мужчина встал. Гораздо выше шести футов, под накрахмаленной рубашкой и брюками с идеальной складкой — хорошо сложенное тело в неплохой форме, особенно для его возраста. Коротко подстриженные темные волосы присыпало «серебро», гуще всего на висках. Несколько морщин прочертили оливковую кожу его лица.
— Привет, Сенека. Не напугал? Я твой…
Сенека выдохнула воздух
— Я отлично знаю, кто ты. Чего ты хочешь?
— Я предвидел, что получится неловко, но надеялся, что не настолько. Я понимаю, почему ты так ведешь себя, но все-таки я — твой отец.
Сенека бросила ключи и сумочку на столик у двери.
— Нет. Отец — это тот, кто воспитал.
Альберто Палермо закатил глаза.
— Ты предпочитаешь выражения твоей матери? Донор спермы? Источник гамет?
— Я ничего не предпочитаю. У меня не было отца.
Эл с болью зажмурился и снова открыл глаза.
— Да, наверное, ты так и считаешь. Это был выбор твоей матери. Ты знаешь, что я никогда не переставал о тебе думать. Сколько писем я тебе послал, сколько открыток! Забыл я хоть раз про день твоего рождения? Я даже не знаю, передавала ли это все тебе твоя мать. Надеюсь, передавала. — Сенека почувствовала укол совести, но лишь на секунду. Мать передавала его послания, и Сенека сохранила их; сейчас они лежали в коробке в стенном шкафу. Но он никогда не звонил. Во многих его письмах последнего времени была просьба о встрече, но решать он предоставлял ей. Она не отвечала — и тем самым отказывала.
— Как дела у матери?
— Почему бы тебе к ней не зайти? Мама тут, в городе, всего в нескольких минутах езды отсюда. Я дам тебе ее адрес, можешь нанести неожиданный визит, как сейчас. — Ее лицо вспыхнуло.
Эл поднял руки ладонями к ней.
— Ты можешь хоть минуту не огрызаться?
Она делано рассмеялась.
— Вот как? Ты никогда не участвовал в моей жизни, потом, как гром среди ясного неба, я получаю послание, что ты едешь ко мне, и ты даже не дал себе труда подождать приглашения или хоть ответа. Ты вломился в мою квартиру. И у тебя хватает наглости предлагать мне не огрызаться? — Сенека, тряхнув головой, откинула волосы назад. — Большим начальником ты стал.
— Сенека, я много лет пытался поговорить с тобой. Но твоя мать этого не хотела. Я знаю, что иду против ее воли, но моложе я не становлюсь. Я понимал, что если постучу в твою дверь, ты не откроешь. Это было ясно, ты ведь никогда не отвечала на мои письма. Я решил рискнуть, зная, что вызову твой гнев. Поэтому я…
— …влез в мою квартиру. Если ты действительно понимаешь меня, может, просто уйдешь, пока я не вызвала полицию и тебя не арестовали за проникновение со взломом?
— Ты не хочешь узнать, зачем я здесь?
— О, это я и так знаю. Ты испытываешь чувство вины за то, что бросил меня. И теперь, через столько лет, ты хочешь, что — подружиться? Проявить отцовские чувства? Все загладить? Да?
— Я хочу уладить отношения между нами. Вот так будет правильно. Я знаю, что ты пережила большое горе. Я подумал, что тебе нужна помощь, нужен друг. Кроме того, еще я хочу убедиться, что за твоей матерью хорошо ухаживают, прежде чем она…
— Умрет? Моя мать умерла год назад, когда перестала узнавать меня. В тот день я стала сиротой, — Сенека почувствовала комок в горле. Но она бы прокляла себя, если бы заплакала перед этим человеком.