Араб с острова Банда
Шрифт:
Вопросы были.
Остров Сантьяго встретил нас привычно радушно, но задерживаться в Прае мы не стали, а залившись водой и загрузившись солониной, на утро ушли в океан.
Я не особо беспокоился за следом идущие корабли и, взяв ветер, бакштагом[1] быстро от них оторвался. «Чайка» моя летела по волнам Атлантического океана. Душа моя пела, сердце радостно стучало. Я большую часть дня находился на баке. Меня умиляла носовая надстройка джонки с ровной площадкой. Я устроил здесь себе чо-то типа кафедры с креслицем, в котором можно было сидеть, пристегнувшись ремнями, на всякий случай, чтобы не вылететь за борт от удара о неожиданную волну, и смотреть в даль.
Специфика движения под парусом, как все понимают, — отсутствие ощущения «ветер в харю» из-за уравнивания скорости ветра и корабля. Если, конечно ветер не встречный. И это мне очень нравилось.
В той жизни я тоже любил ходить под парусом, и я это помнил. Ещё я вспомнил свою любимую песню. Когда в очередной раз мой парусник взбирался на очередную океанскую гору, в голове у меня зазвучало:
— Тут вам не равнины, тут климат иной.
— Идут лавины одна за одной,
— И здесь за камнепадом идет камнепад.
— И можно свернуть обрыв обогнуть,
— Но мы выбираем трудный путь,
— Опасный, как военная тропа.
Я аж привстал.
— Да-да-да! — Простучал в голове пулемёт.
— Тук-тук-тук! — Поддержал его АГС-17[2]
Голова закружилась.
— Нет-нет-нет! — Сказал я себе. — Песня пусть остаётся, а всё остальное за борт. Не надо, чтоб ветер холодил былые раны.
А в ушах уже звучало:
— Пора-пора-порадуемся на своём веку…
Погода стояла прекрасная, ветер почти попутный: восток-юго-восток, настроение великолепное. Шли пятые сутки пути.
— Тьфу, тьфу, тьфу, — сплюнул я, повернувшись через левое плечо, и увидел что-то похожее на парус. Или на скалу. Не помню, чтобы здесь в Атлантике торчали скалы.
Взяв «трубу» и с трудом поймав «объект в объектив» я увидел четырёхмачтовую каракку. Она бодренько шла на запад, вероятно от берегов Африки. Они здесь все так ходили: сначала по Африке, потом, следуя ветру и течению поворачивали на запад. И выносило их прямиком на экватор в устье Амазонки.
— Слева по курсу парус! — Крикнул матрос. — Десять кабельтовых.
Минут через тридцать парусник можно было разглядеть без оптики. Наши курсы пересекались. Быстро пересекались.
— Интересно, знают ли они правило «помеха справа»? — Сказал я сам себе. — Не собираются же они нас таранить?
— Право румб, — сказал я матросу-репитеру.
— Право румб, — крикнул матрос.
Джонка отклонилась от курса.
— Право два румба.
Парусник отворачивать не намеревался.
— Прямо по курсу скалы, — крикнул матрос. — Два кабельтова.
— Три румба в право, — сказал я.
Джонка, переложилась и снова, рванулась вперёд, взяв ветер другим бортом. Мимо нас с левого борта пронеслись скалы.
— Твою ж…, — не успел договорить я, как послышался удар и треск.
— Они, что там? Слепые? — Крикнул я. — Парус по ветру.
Каракка напоролась на скалы.
Сбросив ход и развернувшись, мы вернулись к скалам с подветренной стороны и обошли их вокруг.
Островок был совсем крохотный и состоял из пяти, стоящих кольцом, остро поднимавшихся из воды зубов. Это были просто камни. Между ними плескались волны. Каракка плотно засела между двух «зубов» и тонуть не собиралась.
На её палубе суетились матросы. На бушприте стоял человек в дорогом камзоле и шляпе с пером, вероятно, капитан и смотрел за борт.
— На лоте десять футов.
— Майна якорь.
— Кто вы такие? — Крикнул я в рупор.
— Франки! — Крикнул офицер.
— И что же вы тут делаете, франки?
— Я тосканец на службе у франков. Меня зовут Джованни да Верраццано.
— И куда направлялись, господин Джованни?
— К берегам Санта-Круз, — чуть помедлив, ответил тосканец.
Всё с ним было понятно. Браконьер. Трелюет красное дерево. Издеваться над ним мне вдруг расхотелось.
— Много вас?
— Тридцать пять моих и двадцать рабов.
— У меня всё под жвак. Только на палубе есть место. Могу взять максимум десять-пятнадцать человек. Дождёмся мою флотилию. Зажигайте фонари. Завтра должны подойти.
Мы и сами рассветили джонку, как новогоднюю ёлку.
— Со стороны подумают, что горим, — подумал я.
Я позвал тосканца к себе на борт, но он отказался.
Как и ожидалось, мои расчёты оказались верны, все мои суда появились на горизонте около полудня, и шли вполне себе по установленному курсу. Чуть левее этих скал.
Увидев нас, они вскоре уже бросали якоря рядом. А кому не хватило якорного места, крепили чалки с помощью шлюпок за камни. Благо море не штормило. Нам везло.
Но перегрузились мы знатно. Грех было оставлять восемь пушек. Я сильно пожадничал. Раскрепив их по свободным портам, я взял ещё капитана. Остальных франков и рабов распихали по другим коробкам.
— Вы предупредите сразу своих, — сказал я тосканцу. — Если будут «барагозить», пойдут кормить крабов.
— Что есть — «барагозить»?
— Дурить и хамить. Пусть сидят, как мыши под веником.
— Я предупрежу.
— И я не шучу! — Сказал я.
Капитана каракки я поселил в каюте, предназначенной для капитана, заклинив смежную дверь. Вёл он жизнь затворническую, выходил из каюты редко. Видимо сильно переживал за свой погибший корабль.