Арабская петля (Джамахирия)
Шрифт:
— Ишь, умный! Респиратор! Ты сам то в нем походить пробовал когда-нибудь?
— Пробовал! Я такое пробовал…
Что именно успел за свою бурную и многогранную жизнь попробовать Чуча, так и осталось загадкой, потому что именно в этот момент впереди сверкнула яркая вспышка, прокатившаяся следом, ударная волна стегнула по незащищенной коже лиц пыльной плетью, а уши разом оглохли от грохота взрыва.
— Ну ни х… себе! — выразил общее мнение Крот, с противным лязгом передергивая автоматный затвор. — Вот это мы попали…
Закончить мысль ему не дал очередной взрыв в голове колонны, и тут же шарахнуло сзади.
— К бою! — истошно взвыл Стасер.
И будто выполняя его команду, еще минуту назад казавшаяся совершенно безжизненной пустыня слева от них взорвалась треском пулеметных очередей. Противно завизжали рикошеты, зачмокали плющащиеся об бетон и броню застывшего рядом „абрамса“ пули.
Стасер вместе с пулеметом вывалился на дорогу, перекатился под прикрытие колеса и удобно приладив к плечу приклад, наугад огрызнулся короткой очередью в сторону нападавших, обозначая для них, огневое противодействие, показывая, что расстрел как в тире у них не пройдет. Этот огонь пока имел лишь психологическое значение, давил на нервы вражеским стрелкам, не давал сосредоточиться и грамотно разбирать цели. С другой стороны машины в унисон рокотнули автоматы Крота и Чучи. Шедший впереди „хаммер“ Хунты пока молчал. Косонувший туда в нетерпении Стасер сразу увидел причину. Хунта, согнувшись в три погибели и покраснев от натуги как вареный рак тянул из салона безжизненно обвисшее в его руках тело. „Пушной! Водитель первой машины! — понял Стасер. — Черт, опять потери! Сколько же можно! Или нам вообще не суждено вернуться из этого рейса?!“ Усилием воли он отогнал непрошенную мысль, „молчи, придурок, молчи, беду накличешь!“ и суеверно поплевал через плечо, вновь прилаживаясь к прицелу, выискивая цель, но глаза помимо воли так и норовили вновь глянуть в сторону первой машины, посмотреть как там парни, что у них. Наконец, сквозь тянущийся от горящей „брэдли“ едкий щиплющий глаза до слез дым, ему удалось рассмотреть, что Хунта склонившись над Пушным ловкими отточенными движениями бинтует тому грудь. „Значит, жив, курилка! Жив — это главное! Глядишь все и обойдется!“ Ариэль — ехавший на „хаммере“ Хунты третьим, сидел рядом настороженно озираясь по сторонам. Так что все живы из потерь пока один раненый, дай Бог, так оно и останется, все-таки охрана колонны слишком многочисленна и вряд ли хаджи рассчитывают ее уничтожить. Кишка тонка! Скорее это просто обстрел для демонстрации активности, для отчета перед платящими деньги за борьбу с неверными арабскими шейхами, а значит, драться насмерть здесь никто не станет, главное переждать огневой налет и сохранить живыми людей. Пусть морпехи разбираются сами, к тому же у нас еще и танк есть! Сейчас шарахнет пару осколочных, хаджам небо с овчинку покажется — в пустыне от снарядов не спрячешься.
Вторя беспорядочным скачущим галопом с одного на другое мыслям Стасера, башня замершего неподалеку бронированного гиганта грациозным почти балетным пируэтом развернулась в сторону нападающих, несколько раз качнувшись из стороны в сторону, будто принюхиваясь. Стасеру даже показалось, что он слышит тихий шорох моторов заставляющих вертеться голову этого колосса надежно укрытого обедненным ураном, лязг поданного заряжающим в лоток снаряда, сосредоточенное сопение прильнувшего к панораме прицела наводчика и быстрый шепот диктующего установки для стрельбы командира. „Ну, пидоры, получайте! — предчувствуя первый выстрел, со злобной радостью подумал он. — Это вам за Пушного, суки! За всех погибших и покалеченных здесь ребят! Огребайте!“ Однако ничего сделать танк так и не успел — всего метрах в ста впереди вдруг взвихрился маленький пыльный смерч, поднятый струей обратного пламени гранатомета, и ярко сверкнувший на фоне выгоревшего неба болид врезался танку прямо в лоб. Глухой удар и лязгающий визг раздираемого металла слились воедино. По ушам ударил истошный вопль ужаса и боли, в котором не осталось, кажется уже ничего человеческого, сквозь оставшийся открытым в нарушение всех мыслимых инструкций люк механика-водителя этот вопль взлетел к небу, заставив на мгновение замереть, покрываясь, не смотря на жаркий день холодной испариной и морпехов и гардов.
— Сука! Сука! — чуть не плача от злости и обиды в голос заорал Стасер, лихорадочно давя на спусковой крючок пулемета и кромсая длинными очередями пространство перед собой.
Неоднократно наслышанный о потрясающих боевых качествах „абрамсов“ об их практической неуязвимости на поле боя, о просто потрясающей живучести, он счел происшедшее просто оскорбительным невезением и личным ему, Стасеру, брошенным вызовом судьбы.
— Командир! Я этого урода засек! — перекатился к нему орущий от возбуждения Чуча. — Вон он, там! Видишь, какая-то метелка из песка торчит, он на три пальца правее, там еще бугорок. Может съездим, проведаем гада?!
— Куда ты съездишь? Что совсем вольтанулся?! Только дернешься, из тебя решето сделают!
— Ни хрена, командир! Если Хунта со своими заткнет пулеметчика, то можно проскочить по-быстрому!
— Как же! Так они тебе и дали!
— А так сидеть тоже смысла нет! Если у него зарядов достаточно, то он сейчас из всех нас по очереди шашлык делать начнет. Вот тогда точно сдохнем! Так хоть шанс есть…
Хасану показалось, что вздрогнула сама земля, что от удара непредставимой силы земной шар сейчас расколется пополам и осыплется неровными кусками прямо в безвоздушное пространство космоса. Ударная волна пронеслась над головой, обдав плотным потоком раскаленного воздуха, плотным градом сыпанули по сухой твердой как камень почве корявые металлические осколки. Хасан вспомнил, что в дополнение к закладке, Касим прикопал там же целую кучу мелко нарубленного железного хлама. Но тут же ему стало не до мыслей еще два последовательно грохнувших взрыва, казалось, выбили из старика дух, оглохшие уши наполнились колокольным звоном, а из носа тонкой струйкой засочилась кровь. В какой-то момент Хасану показалось, что он умирает, и даже послышалось откуда-то сверху призывное пение гурий, но грубый рывок за плечо мгновенно вернул его обратно на грешную землю. Повернув голову, он встретился взглядом с горящими бешенством побелевшими от злобы глазами Мамбы. Искривленный в крике рот молодого чеченца потоком выталкивал, почти не различимые из-за контузии ругательства. „Снимай, баран! Быстрее!“ — долетел откуда-то из страшной дали едва различимый сквозь забившую уши мягкую вату хриплый возглас напарника. Снимать? Что снимать? Что хочет этот человек? Он что не видит, что старый Хасан умирает? Он что, не знает, что умирающему, готовящемуся предстать перед самим Аль-Хайи, Аль-Басыр, Аль-Хакам Аллахом необходимо к этому серьезно подготовиться, перебрать, как четки всю свою жизнь, вспомнить все свои прегрешения, добрые и злые дела… Почему он мешает мне сосредоточиться?
— Оставь меня, юноша, дай мне подготовиться к встрече с Аллахом… — Хасану казалось, что эту фразу он выговорил спокойно и величественно, как и подобает умирающему воину джихада, но прозвучавший хриплым карканьем, то и дело срывающийся голос серьезно подпортил производимое впечатление, видимо, поэтому должного эффекта произнесенные слова не возымели.
— Я тебе сейчас устрою встречу с Аллахом, осел! — взревел Мамба. — А ну! Камеру в руки и снимать! Снимать, я сказал, старый пидор!
Трудно сказать, что больше подействовало на Хасана, гневный крик напарника, или чувствительная затрещина его сопровождавшая, но он постепенно начал возвращаться к реальности и спешно зашарил по чехлу, укрывающему видеокамеру, пытаясь непослушными дрожащими пальцами его расстегнуть. Злобно выплевывая через губу слова на непонятном языке, Мамба вырвал у него из рук чехол, быстро извлек из него камеру и сунул ее Хасану, сопроводив жест добрым подзатыльником.
— Работай, сука! Время!
Окончательно пришедший в себя Хасан цепко ухватил камеру и осторожно приподнялся из окопа, оценивая открывшуюся картину боя. А посмотреть было на что. Развороченная взрывом, искореженная до неузнаваемости, напоминающая закопченную груду металлолома „брэдли“ чадила густым черным дымом. Шедший следом за ней „хаммер“ валялся на боку весь посеченный осколками. Молодец Касим! Не зря обматывал снаряды в закладках рубленной железной дрянью, вон как машину раскурочило, и что-то невидно никого из живых. В хвосте колонны смятые и растерзанные вторым фугасом, воткнувшись один в другой жарко полыхали еще два „хаммера“. Нормально все! Хотя стоп! Вот она, та самая неправильность! „Хаммеров“ в колонне оказалось четыре вместо двух! И теперь один из них совершенно цел и невредим и уже разворачивается мордой к засевшим в окопчиках аскерам Аллаха. Поединка с танком один на один не получилось! Но как они могли проглядеть это раньше! Почему никто не обратил внимания на то, что сегодня колонна больше, чем обычно?! Что это? Неужели предательство?!
Короткий тычок кулаком в плечо не дал ему додумать эту страшную мысль.
— Ну что, черножопый, готов работать?
Светящееся злой радостью и азартом лицо Мамбы придвинулось вплотную, обдав Хасана волной куража и лихой бесшабашности. Он не понял слова, которым его назвал напарник, но, решив, что это какое-то дружеское обращение, принятое у чеченцев, поспешно закивал.
— Тогда снимай! Да смотри, чтобы кино вышло, что надо! Второго дубля не будет! — весело проорал Мамба, вскидывая к плечу шайтан-трубу.
Хасан приник к видоискателю, ловя в него, разворачивающий в их сторону башню „абрамс“. Черное бездонное жерло танковой пушки заглянуло ему прямо в душу, наполнив ее страхом и смятением. А ну, как у Мамбы ничего не выйдет? А если он промахнется, или чудо-оружие не сработает? Тогда эта бронированная громада просто разнесет нас всех на куски, а тех, кто останется жив, намотает на гусеницы. Хасан вспомнил, как участвовал в неудачной засаде в пригороде Тикрита, когда такой же надежно закованный в железо монстр, не утруждаясь стрельбой, на бешеной скорости гнался по полю за разбегающимися в ужасе воинами Аллаха, сбивая их с ног и наматывая тела еще живых людей на траки своих гусениц. Наверное, танкисты считали это веселой игрой типа „пятнашек“. Хасана передернуло. Хоть у правоверного и нет причин бояться смерти, ведь она лишь ворота в лучший мир, где ждет мусульманина все то, чего он был лишен в этой жизни, но умирать раздавленному гусеницами очень уж не хотелось. И он, сам того не замечая начал шептать молитву, обращаясь к Аль-Мумит Аллаху, прося того помочь Мамбе, укрепить и направить его руку, обострить и выверить его зрение и даровать необходимую мощь таинственному чудо-оружию.
— Готовься, старик. Не забудь открыть рот, а то перепонки лопнут. Даю обратный отсчет, — бесцветным замороженным голосом произнес над ухом Мамба.
Пушка „абрамса“ почти завершила оборот и смотрела уже прямо в глаза Хасану.
— Три…, два…, один…, - монотонно звучали сбоку цифры. — Ну, поехали!
Желудок у Хасана в ожидании выстрела сжался и подкатил к горлу, заставив судорожно сглатывать, горькую, пропитанную пылью и от того вязкую слюну. Он еще успел мельком увидеть боковым зрением, как страшно исказились черты лица Мамбы перед тем, как его палец плавно лег на спусковой крючок диковинной шайтан-трубы. Он как можно шире распялил рот, до боли в сведенных судорогой челюстях и сжался в ожидании. А потом вся Вселенная утонула в громком реве, полном торжествующей ярости, ни с чем в мире не сравнимым. „Так, наверное, должны звучать трубы, поднимающие на Страшный Суд мертвых!“ — мелькнула в голове Хасана неожиданная аналогия. Яркая хвостатая комета, отлично видимая даже солнечным днем, устремилась к многотонной туше „абрамса“. Хасан, как завороженный вел за ней объектив, сопровождая полет посланницы смерти. Он довел ее до самой цели, до того момента, когда огненный шар ударил прямо в лоб сплюснутой танковой башне. Острая игла разочарования кольнула сердце старого араба, уж он то, повидавший через видоискатель, массу боевых столкновений с американскими гяурами, точно знал, что нет такой силы, что способна пробить лобовую броню „абрамса“. Знал, что бить танк нужно лишь в сочленение между башней и корпусом, или чуть выше гусеницы, под бронированную юбку, а уж никак не в лучше всего защищенный лоб, которым танк без труда проламывает каменные стены домов. Он на мгновенье закрыл глаза, пытаясь смириться с тем более обидной неудачей, что уже почти поверил в то, что победа близка. А когда вновь взглянул на вражеский танк, то увидел, что целившая ему в лицо пушка безвольно опущена к земле, а из распахнувшегося люка, шатаясь, вываливается неловкая фигурка танкиста в комбинезоне. Ни дыма, ни огня видно не было, но танк был убит! Отчего-то это становилось сразу понятно при одном только взгляде на него. Груда мертвого металла! Которая не опаснее теперь, чем любая куча железного лома!