Аракчеев
Шрифт:
Указ Комитету министров, изданный также 20 декабря, был коротким: «По желанию и просьбе генерала графа Аракчеева, увольняю его от заведывания делами Комитета гг. Министров, а Канцелярию онаго повелеваю поручить управляющему делами сего Комитета действительному статскому советнику Гежелинскому».
Алексей Андреевич понимал, что с новым императором у него не будет таких доверительных взаимоотношений, какие были с прежним государем. Поэтому и решил уйти с государственной службы. П. Г. Дивов, весьма осведомленный о том, что происходило при царском дворе, занес в свой дневник 3 января 1826 года следующую запись: «Граф Аракчеев был очень обласкан императором, но, несмотря на все высказанное ему доверие и на старания его друзей, которые уговаривали графа не порывать связи с Двором, он решил окончательно не вмешиваться более в дела: любимец его генерал Клейнмихель
После трагических событий осени и зимы 1825 года граф Аракчеев стал как будто другим человеком.
В двадцатых числах февраля 1826 года через Новгород по пути из Таганрога в Петербург должны были провозить тело усопшего императора Александра. Аракчеев выпросил у Николая позволение взять на себя организацию всей церемонии встречи тела своего августейшего благодетеля. В течение нескольких дней он лично обучал монахов, чиновников и солдат, как подходить к гробу, прикладываться к нему и отходить.
23 февраля траурная процессия подошла к заставе города. Аракчеев встречал ее верхом вместе со всем своим штабом. У каждой церкви делались остановки и служились литии. В Софийском соборе, где заранее сделан был роскошный катафалк, устроили прощание с телом императора для населения города.
Когда процессия выступала из Новгорода, произошло событие, очень задевшее самолюбие Аракчеева. Алексей Андреевич хотел стать на колесницу, но молодые флигель-адъютанты — вот дерзость! — не допустили его туда. Граф — грозный временщик при покойном императоре — вынужден был испрашивать специальное позволение на то, чтобы занять почетное место, у возглавлявшего процессию графа Орлова. И когда тот разрешил, флигель-адъютанты все равно настояли на том, чтобы Аракчеев занял лишь левую сторону, а сами остались на правой.
Мелкий эпизод со всей ясностью показал Аракчееву, что в нем перестали уже видеть прежнего могущественного вельможу. Вся власть его, все влияние были в Александре и со смертью Александра тоже умерли.
Утрата могущества, как ни чувствительна она для того, кто долгие годы им пользовался, сама по себе все же не столь мучительна, сколь происходящая вследствие этой утраты перемена в отношениях людей. Аракчееву выпала тяжкая участь лицезреть, как люди, совсем недавно еще неистово его славившие, ныне с такой же неистовостью демонстрировали свою ненависть к нему. Граф писал об этом в письме к Николаю I от 13 марта 1826 года [206] : «Я наверное могу уверить Ваше Императорское Величество, что ни один ваш подданный в сем суетном мире не был никогда так успокоен, как я, несчастный, но верной слуга Государю и Отечеству, обрадовался полученною ныне вашею собственноручною запискою. Да наградит вас за оное Господь Бог всеми благами мира сего какие Ваше Величество только желает.
206
Текст письма приводится мною по копии, хранящейся в аракчеевском фонде РГВИА.
В воспоминании сем вашем забытого ото всех людей, не только знавших меня, но и с подлостью поклонявшихся, ибо они помнят только блага мира сего в веселые дни жизни нашей; а не в скорбные и печальные! — я вижу вновь милости покойного моего отца и благодетеля Александра Павловича, который, находясь ныне у престола Божия, упросил, видно, Всевышнего творца вложить сию христианскую мысль в сердце нового царя, окруженного блестящею свитою, вспомнить и о сироте несчастном.
Скорбь моя останется вечно, я любил служить моему благодетелю, был им любим, а потому и был сщастлив; имел его к себе доверенность, но никогда не употреблял ее во зло; то буду и ныне Ему вечно предан всею моею душою».
Но не все из тех, кто знал графа и поклонялся ему прежде, забыли его, едва утратил он могущество. Не бывает в жизни человека утрат без приобретений. Лишившись прежней власти и влияния, Алексей Андреевич приобрел взамен возможность отличить почитавших его искренно от тех, кто лишь притворялся и льстил. И искренние почитатели в эту тяжкую для него пору, к немалому его утешению, нашлись. «Чтить и любить искренно особу Вашу есть и будет приятнейшею для меня до конца дней моих обязанностию. Истинная моя преданность к Вам всегда основывалась на чистейших чувствованиях благодарности за Ваши благодеяния, оказанные мне без заслуг моих, по-особенному токмо расположению Вашему, щастливит трудящихся на пользу службы; личная же благосклонность,
В тяжелые для Аракчеева времена поддержал его и другой немало ему обязанный человек — князь Юсупов. «Известно Вашему Сиятельству, как я вас люблю и почитаю, — писал он в Грузино 19 апреля 1826 года. — Вы меня совсем забыли, будьте уверены в моей к вам преданности, и сколь я желаю, чтобы вы всегда были уверены в оной».
Подобные сладостные для Алексея Андреевича голоса были, однако, редки. Они терялись в общем вопле ненависти, ставшем особенно громким и разнузданным с того момента, как лишился он прежней власти, растворялись в потоке несшихся в адрес бывшего временщика оскорблений. Генерал-адъютант прусского короля Фридриха Вильгельма IV Фон-Герлах, пребывавший в рассматриваемую пору в Петербурге, записывал в свой дневник 14 марта: «В публике недовольны тем, что император не выказывает большего презрения «каналье Аракчееву», для которого жестокость есть отрада, и что его креатура Муравьев еще служит в императорском кабинете».
Император же Николай относился к бывшему временщику подчеркнуто уважительно. Вероятно, государь испытывал нужду в советах опытного администратора, каким был Аракчеев. Иначе как объяснить его приглашение графу, направленное 6 апреля 1826 года из Царского Села. «Я здесь остаюсь до субботы, — сообщал Николай, — квартира прежняя ваша готова и тепла, и прошу пожаловать, так, чтобы после обеда можно было заняться».
Новый государь ценил деловые качества графа, усердие, с каким тот служил, приверженность его к порядку. А. X. Бенкендорф, назначенный Николаем начальником созданного им Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, просил к себе в адъютанты А. Ф. Львова. «Возьми его, — ответил император, — отличный офицер: восемь лет выслужил у графа Аракчеева».
Некоторые современники, увидевшие немало сходства в воззрениях на государственную службу императора Николая и Аракчеева, высказывали тогда предположение, что бывший временщик еще возвысится до прежнего могущества. Снятый в 1820 году Сперанским с помощью Аракчеева с должности иркутского губернатора Н. И. Трескин писал 5 апреля 1826 года из Петербурга в Москву своему брату: «Нынешнего государя окружающие его еще не проникли и не могут ручаться за свою прочность. Кажется, он не позволит никому располагать собою; слышно, он осторожен и сериозен… По-видимому, государь кажется ко всему внимателен и шутить не любит. Несмотря, что граф Аракчеев теперь, кажется, ничего более не значит, как начальник военных поселений, но, впрочем, легко станется, что он со временем, по хитрости, точности по службе и сходству характера войдет в бывший кредит. Скоро и сему может быть развязка».
Развязка наступила в том же месяце, но совсем не такая, какую предполагал Трескин. Лишившись всего того, к чему он более трех десятилетий в своей жизни был привязан: своей Настасьи, императора Александра — «отца и благодетеля», по собственному его выражению, Аракчеев сделался равнодушным к должностям и власти. Он, конечно, сознавал, что наступили новые времена и при новом императоре не быть ему в прежней силе — никто не хочет видеть его прежним: ни государь Николай, ни общество. Но главное, и сам граф не мог уже быть прежнимАракчеевым. Душа его, потрясенная утратами, стала жить более в прошлом, нежели в будущем. Алексей Андреевич вдруг ощутил себя глубоким стариком. В. Бурнатов, встретивший его в июне 1826 года, оставил в воспоминаниях описание внешнего его облика: «…То был человек сутуловатый и высокого роста с грубыми чертами, как говорится, топорной работы, с волосами сивыми, щетинистыми, со лбом узким, с глазами, налитыми желчью и окруженными какими-то обвислыми наростами; губы у него были бледно-синеватые, зубы желто-черные, уши огромные, взгляд какой-то апатичный и мрачный, а цвет лица какой-то матовый, будто светло-свинцовый». Трудно назвать кого-либо, кто бы не отмечал мрачность аракчеевского взгляда, но вот апатичностьв нем до Бурнатова не выделял никто.