Аракчеев
Шрифт:
11 сентября 1825 года, то есть на следующий день после происшествия в Грузине, Алексей Андреевич направил статс-секретарю H. Н. Муравьеву [199] следующее письмо: «По случившемуся со мною нещастию и тяжкому разстройству моего здоровья, так что я никакого соображения не могу делать по делам мне вверенным; почему и благоволите ваше Превосходительство всеми делами бывшими в моем заведывании как по Канцелярии, так и по Комитету управлять и получаемые от Государя Императора конверты распечатывать, как равномерно и все письма на мое имя, а ко мне ничего не присылать, о чем я донес и Государю Императору».
199
О Николае Назарьевиче Муравьеве уже шла речь на страницах этой книги. Он был новгородским гражданским губернатором с 8 августа 1815 г. 26 августа 1818 г. был назначен статс-секретарем
В тот же день Аракчеев написал письмо генерал-майору А. А. Эйлеру, в котором повелел ему принять на себя командование Отдельным корпусом военных поселений.
Императору Александру граф написал 12 сентября: «Случившееся со мною несчастие потерянием вернаго друга, жившаго у меня в доме 25 лет, здоровье и рассудок мой так разстроился и ослаб, что я одной смерти себе желаю и ищу, а потому и делами никакими не имею сил и соображения заниматься; прощай, батюшка, вспомни бывшаго тебе слугу — друга моего зарезали ночью дворовые люди — я не знаю еще куда осиротевшую свою голову приклоню; но отсюда уеду. Верный слуга Г. А.».
В Петербурге приближенные к царю сановники восприняли известие о поразившем Аракчеева ударе судьбы и отходе графа от государственных дел с большой тревогой. 13 сентября А. Б. Куракин писал пребывавшему в Грузине доктору Карлу Христиановичу Даллеру: «Прошу покорнейше, Ваше Превосходительство, известить меня, в каком положении находится ныне здоровье его и не будет ли от душевных страданий Графа худых последствий». Многие из сановников направили в Грузино письма соболезнования и своего участия в постигшем графа горе [200] . Сперанский же, узнав о состоянии Аракчеева, отправился к нему лично. И больше двух месяцев находился при несчастном графе, пытаясь утешить его [201] . К нему с просьбой узнать о состоянии Аракчеева обратился с письмом временно председательствовавший в то время в Государственном Совете А. Б. Куракин [202] . Другие сановники также спешили узнать у тех, кто пребывал в эти дни рядом с Аракчеевым, что-либо о его здоровье. Отход временщика от государственных дел воспринимался ими так, будто намечалась смена государя на престоле Российской империи. Каким удивительным чутьем на перемены в верховной власти обладали русские сановники в те времена!
200
К примеру, 15 сентября направил большое письмо с соболезнованиями графу Аракчееву генерал-лейтенант А. И. Чернышев, являвшийся в тот момент председателем в Комитете об устройстве Донского казачьего войска и находившийся в свите императора Александра во время его поездки по югу России.
201
Во всяком случае, 23 ноября 1825 г. Сперанский пребывал еще в Грузине. В аракчеевском фонде РГВИА сохранилось письмо А. Б. Куракина на его имя в Грузино, датированное указанным днем, с просьбой сообщить, каково состояние графа Аракчеева.
202
15 сентября А. Б. Куракин написал письмо Михаилу Шумскому с надеждой разузнать у него о состоянии графа Аракчеева.
1 октября в Грузино пришло письмо от императора Александра, отправленное из Таганрога 22 сентября. «Любезный друг! — обращался государь к своему убитому горем слуге. — Несколько часов, как я получил письмо твое и печальное известие об ужасном происшествии, поразившем тебя. Сердце мое чувствует все то, что твое должно ощущать. Но, друг мой! Отчаяние есть грех перед Богом. Предайся слепо Его святой воле. Вот единая отрада, одно успокоение, которое в подобном несчастии я могу тебе указать. Других не существует, по моему убеждению. Искренно я разделяю печаль твою, я живо воображаю себе все, что в тебе, любезный друг, должно было произойти. Твое положение, твоя печаль крайне меня поразила. Даже мое собственное здоровье сильно оное почувствовало… Ты мне пишешь, что хочешь удалиться из Грузина, но не знаешь, куда ехать? Приезжай ко мне; у тебя нет друга, который бы тебя искренне любил. Место здесь уединенное, будешь здесь жить, как ты сам расположишь. Беседа же с другом, разделяющим твою скорбь, несколько ее смягчит. Но заклинаю тебя всем, что есть свято, вспомни Отечество, сколь служба твоя ему полезна, могу сказать, необходима, а с Отечеством и я неразлучен. Ты мне необходим. Я далек от того, чтобы желать от тебя продолжения трудов твоих в первое время твоей грусти. Дай себе все нужное время на некоторое успокоение душевных и телесных своих сил. Вспомни, сколь много тобою произведено
Не дожидаясь ответа графа на это свое письмо, встревоженный Александр обратился 3 октября к архимандриту Фотию с просьбой подействовать на душевные силы несчастного. «Подкрепя их, вы окажете важную услугу Государству и мне, — писал он, — ибо служение графа Аракчеева драгоценно для Отечества.Христианин обязан с покорностию переносить удары, рукою Господнею ему наносимые. Мы все в воле Его. Испрашивая благословения вашего, поручаю себя молитвам вашим. Письмо сие хранить в тайне».
На послание государя с приглашением приехать к нему в Таганрог граф ответил в тот же день, как получил его. «Письмо Ваше есть отцовское утешение в моей печали, и я, конечно, возлагаю мое упование на Бога, но силы мои меня оставляют. Биение сердца, ежедневная лихорадка, и три недели не имею ни одной ночи покою, и единая тоска, уныние и отчаяние, все оное привело меня в такую слабость, что я потерял совсем память, и не помню того, что делаю и говорю за несколько часов, следовательно, какие со мною будут последствия одному Богу известно.
Единое же мое утешение ныне — уединение и церковь, а потому я и решился еще остаться здесь до тех пор, сколько могут вытерпеть мои телесные силы.
Ах! Батюшко, естьли бы вы увидели меня в теперешнем положении, то вы бы не узнали вашего верного слугу. Вот положение человека в мире сем, единым моментом во власти Божией изменяется все человеческое положение» — так описал Алексей Андреевич свое душевное и физическое состояние и после этого заметил: «О поездке моей к вам ничего не могу еще ныне сказать, благодарю и чувствую в полной цене ваши милости, в коих истинно уверен, ибо Богу известно, что я служил вам честно, верно и преданно».
В заключение письма граф дал волю своей мнительности, заявив Александру: «Легко, может быть, батюшко, сделано сие произшествие и от постороннего влияния, дабы сделать меня неспособным служить вам и исполнять свято вашу, батюшка, волю, а притом по стечению обстоятельств можно еще, кажется, заключать, что смертоубийца имел помышление и обо мне, но Богу угодно было, видно за грехи мои, меня оставить на мучение, сие все мы узнаем в том лучшем мире, а не в здешнем злом и коварном. Обнимаю заочно колени ваши и целую руки ваши. Остаюсь несчастный, но верной вам до конца жизни преданной слуга».
Тем временем в Грузине шло следствие. Официально руководил им новгородский гражданский губернатор Д. С. Жеребцов, а вела расследование специальная комиссия, «учрежденная для исследования о умерщвлении Шумской». Но неофициально ход следствия направлял начальник штаба Отдельного корпуса военных поселений генерал-майор П. А. Клейнмихель. И направлял к одной цели — наказать как можно больше людей, причем насколько возможно быстрее и предельно жестоко.
Для достижения этой цели «следователи» безоглядно нарушали законодательство, действовавшее в то время в Российской империи. Стремясь продемонстрировать преданность своему благодетелю Аракчееву, губернатор Жеребцов даже приезжал в Грузино и самолично участвовал в допросах обвиняемых.
По существовавшему тогда законному порядку решения по уголовным делам, по которым проходило более девяти обвиняемых, назначенных к наказанию, должны были представляться через Сенат на высочайшее утверждение. Соблюдение такого порядка отдалило бы наказание убийцы и лиц, причастных к убийству Настасьи, на весьма продолжительное время. Дабы ускорить ход дела, губернатор Жеребцов разбил его на семь дел: по каждому из них проходило не более шести обвиняемых.
Убийца и причастные к убийству Настасьи люди были установлены быстро. Прибывший с Аракчеевым в Грузино командир полка его имени полковник Ф. К. фон Фрикен распорядился сразу же арестовать всех находившихся в то утро в имении дворовых — более 24 человек. На допросах перепуганные крестьяне рассказали все, как было, и даже более того. Материалы дела, рассматривавшегося в Новгородской палате Уголовного суда [203] , показывают, как много лишнего наговорили на себя и других подследственные.
203
Они хранятся в ОПИ ГИМ и несколько лет назад были опубликованы в издании: Река времен. Кн. 5. Государь. Государство. Государственная служба. М., 1996. С. 138–172.