Аракчеев
Шрифт:
— Лошади… худо… — почти бессознательно повторила Бахметьева. — Хорошо… я напишу.
Она подошла к конторке, стоявшей в спальне, достала листок бумаги и, взяв перо, обмакнула его в чернильницу.
— Что же писать?.. — обратилась она, чуть слышно, к бритому человеку.
— Пишите: прошу никого не винить в моей смерти…
Она дописала до последнего слова.
— Смерти!.. — повторила она и бросила на своего мучителя умоляющий взгляд.
От этого взгляда он потупил взор и яркая краска залила его лицо.
— Да… смерти… — глухо повторил он. — Так надо… Будет она или не будет, там увидим… Пишите…
Последнее приказание он отдал деланно резким голосом. Еле державшаяся на ногах Бахметьева с трудом написала это роковое слово.
— Подпишитесь…
Она исполнила и это, но далее ничего не помнит — она лишилась чувств.
Екатерина Петровна и теперь силится припомнить, что происходило после этого, но в ее уме мелькают только смутные, отрывочные воспоминания.
Она помнит, что в ее спальне появилась Агафониха и начала с помощью мужчин одевать ее.
«Ты снеси ее одежонку-то на реку…» — вспомнилась ей отрывочная фраза, сказанная Агафонихе одним из неизвестных, кажется, бритым. Далее она ничего не помнит.
Она очнулась и увидала себя лежащею на кровати, покрытой ситцевым одеялом, сшитым из разных лоскутков, нарезанных треугольниками.
И теперь живо представляются ей эти лоскутки и некоторые из рисунков, в особенности один — разноцветным горошком.
Деревянный, ничем не оклеенный потолок комнаты, очень маленькой и очень узкой, был низок и черен.
Екатерина Петровна сообразила, что она в крестьянской избе: на стенах наклеены были лубочные картины, в углу стоял киот с образами, отделанными блестящей фольгою, свет лампады, горящей перед ними, еле освещал окружающий мрак.
На дворе выл ветер и снег резкими порывами засыпал маленькое оконце — видимо, была вьюга.
Все это сообразила тогда Бахметьева и теперь припоминала с поразительною точностью.
В полуоткрытую в ее комнату дверь виднелся мерцающий свет лучины, а за тонкой стеной слышались голоса.
Один из них она узнала — это был тот самый, который заставил ее написать роковую записку.
Другой голос был грубый.
— Что ж, здесь с ней и покончить?.. Сам говорил в Рыбацком… Река под боком… Навяжем камень, да в прорубь и аминь ее душеньке… — говорил второй голос.
Екатерина Петровна и теперь, как тогда, вся похолодела.
— Погоди, чего горячишься… Тебе что за печаль… жива ли она будет или умрет? — отвечал первый голос.
— Мне-то, Петр Федорович, наплевать… Только чтобы за труды полностью…
— Об этом не беспокойся, все, что обещано, получишь, хоть сейчас…
— Это будет по-божески!
До слуха Бахметьевой долетел шелест ассигнаций.
— Теперича в расчете… Пообождать… может, прикажете ее и в прорубь, али с одним хозяином управитесь…
— Пообожди…
Через минуту дверь в комнату, где лежала очнувшаяся Екатерина Петровна, отворилась и при мерцающем свете она увидала вошедшего к ней бритого человека, которого называли Петром Федоровичем.
Он плотно притворил дверь и даже запер ее на крючок.
Мрак в комнате еще более сгустился, только слабый свет лампады освещал лицо вошедшего, приблизившегося к ее кровати.
Бахметьева положительно замерла от страха.
И теперь при воспоминании об этом моменте холодный пот выступил на ее лбу и волосы поднялись дыбом.
Она глядела на вошедшего полными ужаса, широко раскрытыми глазами.
— Ну-с, барышня, потолкуем… — начал Петр Федорович Семидалов — это был он, как, вероятно, уже угадал читатель. — По душе потолкуем. Велено мне вас извести — приказ такой вышел через Настасью Федоровну от самого его сиятельства графа Алексея Андреевича…
— Графа… — простонала молодая девушка и замолкла.
— Да-с, графа… Что-нибудь вы ему да супротивное сделали… Приказ строгий… Не исполнить нельзя… Так помолитесь перед кончиною…
Она вдруг с необычайною ясностью поняла бесповоротность этого решения и то, что его несомненно сейчас, вот сейчас приведут в исполнение… жажда жизни проснулась в ней с особою силою.
— Пощадите… — нечеловеческим голосом крикнула она и вскочила и села на кровати, схватив обеими руками руки стоявшего перед ней Петра Федоровича.
— Пощадить, отчего не пощадить, самому мне жаль вас, красавица… Пленила меня красота ваша даже до одури… как взглянули вы на меня еще давеча… Приму на себя ответ и избавлю вас от смерти лютой, только…
Глаза его горели во мраке каким-то диким огнем, он наклонился к Бахметьевой совсем близко и прошептал несколько слов.
Молодая женщина и теперь гадливо вздрогнула, вспомнив эти слова.
— Прочь… хам!.. — с силой оттолкнула она его от себя.
— А-а… ты вот какова, — злобно прошипел он, — так молись Богу… да готовься в прорубь… Видно, тебе туда и дорога.
Он тихо пошел к двери.
Она соскочила с кровати, бросилась к нему, упала перед ним на колени и охватила его ноги.
— Пощадите… пощадите! — рыдала она, ерзая по полу.
— Пощажу… или погублю… все в моей власти… Коли послушаешься — жить будешь, коли нет — капут! — обернулся он к ней.
Она лежала на полу и истерически рыдала.
Он поднял ее с полу и на руках донес до кровати.
Екатерина Петровна купила жизнь дорогою ценою.
С чувством невыразимого омерзения вспомнила она теперь эту ужасную ночь.