Арбатская излучина
Шрифт:
Лицо Штильмарка перекосилось гримасой не то изумления, не то гнева. Он не произнес ни слова, но какие-то эмоции, отнюдь не положительные, заставили его бросить уничтожающий взгляд на Венцеля и уже более спокойный — на Лавровского, как бы говоря ему: «Ничего особенного не случилось».
Он с наигранной небрежностью объявил:
— Пойду встречу своего бродягу… — И слегка поклонился одному Лавровскому в знак того, что оставляет его и как бы приглашает Венцеля следовать за ним.
Но Венцель нахально пренебрег этим и, наоборот, пересел со стула, на котором помещался как-то бочком, в освободившееся
Все эти манипуляции ровно ничего не говорили Лавровскому. Но сейчас, когда Венцель сидел против него под лампой торшера, обозначились перемены в его лице: как ни странно, они несли не приметы старости, а как бы успокоения, даже тень некоего достоинства лежала на нем… Нет, он был по-прежнему необыкновенно угодлив, что называется, втирался в доверие каждому… И все же теперь за этим что-то стояло. Будто бы не на пустом месте расточал свою приторную любезность Бруно Венцель. Будто что-то имелось за его спиной, на что он мог опереться. И взгляд его за стеклами модных квадратных очков вдруг становился жестким, что-то для себя отметившим. Точно и неспроста.
Именно таким взглядом проводил он Штильмарка, и, когда обратился к Лавровскому, в тоне Венцеля не было и следа уважительной и даже льстивой интонации, звучавшей только что. Он скорее несколько злорадно сообщил, все еще глядя вслед ушедшему:
— Приезд Рудольфа — не слишком приятный сюрприз для папаши… Вернее, отчима.
— Почему же? — не сразу спросил Лавровский, но уже что-то зацепило его в этой игре.
Ах, он совсем не мог предполагать, что она так близко его касается!
Венцель угнездился в кресле поосновательнее, казалось, ему доставляет особое удовольствие возможность открыть тему, столь пикантную. «Он просто сплетник по склонности и во мне обрел свежего человека, на которого можно излить всем уже надоевшие соображения: кто, с кем и почему… — подумал Лавровский. — Уж наверняка ничего значительного».
Но как бы то ни было, здесь что-то могло открыться, кончик какой-то веревочки, которая, может быть, и пригодится. И Лавровский слушал, не пытаясь разгадать, что кроется за многозначительными паузами и минами собеседника.
Речь шла о Штильмарке-сыне. Хотя Лавровский уже знал об этом молодом человеке от жены, в какой-то связи упоминавшей о нем самым лучшим образом, но в неожиданных откровениях Венцеля кое-что представало в ином свете, как если бы Лавровский раньше видел Штильмарка на сцене в свете рампы, а теперь его показывали за кулисами. И это многое меняло.
Лавровский знал, что Штильмарк-отец из «старых борцов», то есть еще до «национальной революции» вступил в партию Гитлера. И поэтому был «на виду» и преуспевал. Он не принадлежал к «идеологам» и, по словам Венцеля, который все-таки был информирован, слыл по ведомству Геббельса грубым и примитивным солдафоном. Но исполнитель из него выработался первоклассный. И казалось бы, это и располагало в его пользу «верхи». Но как раз тут была закавыка.
В 1934 году, когда командующий штурмовыми отрядами Рем, в свое время самый близкий фюреру человек, сделал попытку поднять против Гитлера своих штурмовиков под флагом «Новой революции», Штильмарк крупно просчитался…
Нет, он вовсе не разделял «Программу»
Когда Рем и его сподвижники в одну ночь одним ударом были уничтожены, Штильмарк сидел в своей канцелярии по ведомству экономики и трясся мелкой дрожью. Хоть он и не числился в боевом активе Рема, но имя его фигурировало где-то в списках лиц, заслуживающих его доверия. Так ли это было или нет, но Штильмарку пришлось давать объяснения и пережить неприятные минуты.
Кто же помог тогда ему выпутаться? Известно, что фюрер имеет склонность ко всякого рода мистическим явлениям. В то время его расположением пользовалась немолодая дама, с приблизительной точностью предсказавшая заговор Рема. К этой даме и удалось прибиться Штильмарку и через нее заполучить как бы индульгенцию. Впрочем, вполне возможно, что прорицательница пользовалась Штильмарком как источником для своих пророчеств. Штильмарку заступничество мистической дамы обошлось недешево: он женился на прорицательнице и усыновил этого самого Рудольфа — подонка из подонков.
Брак длился недолго: пророчества дамы, видимо, не имели силы в применении к ней самой. Во всяком случае, ни в одной из картин будущего, которые она рисовала столь часто, чем заслужила свой успех, она не увидела себя под обломками автомобиля.
Супруга Штильмарка погибла в автомобильной катастрофе. А сын ее? Надо сказать, он уже в то время был одним из верховодов гитлеровской золотой молодежи. Что он? Маменькин любимец, Рудольф хорошо знал всю подоплеку отношений покойной с отчимом. И таким образом тот оказался со всеми своими потрохами в руках молодчика.
Вот почему Рудольф отлично проводит время в Париже, сорит деньгами и слывет самым обаятельным плутом в молодой поросли нацистов…
— Да-да, вы можете его увидеть, черный мундир сидит на нем отлично. Он пользуется особым расположением толстого Германа, что само по себе — вы понимаете… Возвышение пасынка не очень радует нашего друга. Его тоже можно понять…
Все это Венцель излагал с видимым удовольствием, и Евгений Алексеевич подумал, что где-то когда-то Штильмарк наступил Венцелю на ногу… Какую пользу можно было извлечь из этой истории, характерной для атмосферы рейха? Да и удастся ли ему когда-либо реализовать даже более полезные сведения, проходящие через его руки, было неясно.
И чем дальше, тем все больше сгущалась эта неясность, тем труднее было себе представить, что его найдут, что его спросят…
А сами по себе обстоятельства Штильмарка и его блестящего пасынка мало трогали Лавровского. Так он тогда все воспринимал, вовсе не предугадывая дальнейшего…
Правда, трудно было не поддаться первому впечатлению, когда в гостиной появился действительно обаятельный по внешности и манерам молодой человек. Рядом с тяжеловесным и простоватым отчимом явление Рудольфа было особенно эффектным. Определенность, законченность всех черт облика Амадея Штильмарка выглядела просто вульгарностью и глуповатой посредственностью, оттеняя естественную, как бы само собой разумеющуюся уверенность в себе молодого человека в мундире СС.