Арбатская повесть
Шрифт:
В 1939 году в Военно-морском издательстве вышла брошюра Г. Есютина и Ш. Юферса «Гибель «Марии», ставшая ныне библиографической редкостью. Причин взрыва авторы не знали, но в этой книге есть любопытнейшие свидетельства о революционном движении на корабле. Г. Есютин — в прошлом рядовой матрос с «Марии», еще во время ее постройки работавший по установке электрических моторных приборов.
Когда команда, возмущенная издевательствами офицеров после взрыва, заволновалась, рассказывает он, «был отдан приказ — переписать зачинщиков и представить список… Дело запахло расправой. Кому-то из наших ребят удалось овладеть списком и уничтожить его».
А потом, «во время чаепития один лекарский помощник, который все время аварии провел с нами и, рискуя
«Товарищи матросы! Мы переживаем ужасы и страдания в тисках наших классовых угнетателей! Наши рабочие и крестьяне брошены в бойню, в бессмысленную войну против рабочих и крестьян других стран! Мы издыхаем на всех фронтах! Мы голодаем, а буржуазия лопается от жиру! На нашей крови, на наших страданиях буржуазия наживает себе новые капиталы! Мы должны объявить войну не рабочим и крестьянам других стран, а буржуазии всех стран, и в первую очередь — буржуазии нашей страны! Мы должны продолжать дело броненосца «Потемкин»… Мы должны помнить слова лейтенанта Шмидта! Мы должны каждую минуту быть готовыми к революции!»
Нетрудно догадаться, что такую речь мог произнести только большевик, Оратора немедленно арестовали:
«Из комнаты дежурного офицера этот изумительный человек пропал неизвестно куда…»
Жандармские донесения с обязательным грифом «Совершенно секретно» панически кричали:
«Ведется усиленная и успешная революционная агитация»; «Означенные агентурные сведения находят полное подтверждение…»
То, что помечалось грифом «Совершенно секретно», было секретом полишинеля, известным всей России.
Но поверить в фантастическую версию о том, что взрыв — дело рук самих матросов «Марии», могли лишь люди, ослепленные классовой ненавистью.
«— Понимаете ли, Алексей Фомич, в чем непременно желают обвинить бывших здоровенными, как лоси, людей? Ни больше ни меньше, как в том, что все они вдруг решили покончить самоубийством! Да разве это им свойственно? — размышляет герой повести Сергеева-Ценского художник Калугин. — Ведь это же все были могучие люди, силачи, а не какие-нибудь хлюпики, истерики, кокаинисты! Что же было у нас на «Марии»: команда в тысячу двести человек здоровенных матросов или клуб самоубийц?..»
Словом (и это было естественно для тех грозовых, предреволюционных времен!), все страсти так или иначе бушевали в кругу социальных раздумий. Оторвать произошедшее на «Марии» от глубинных процессов, протекавших в русском обществе, было невозможно.
Среди множества писем, полученных автором этих строк от оставшихся в живых и ныне здравствующих членов команды «Марии», было одно от вдовы человека, строившего линкор, — В. В. Афанасьевой. Оно любопытно прежде всего своеобразным анализом повести С. Сергеева-Ценского:
«…«Утренний взрыв» Ценского мы с мужем читали… Книга нас, конечно, очень заинтересовала. Муж находил, что Ценский описал момент взрыва достаточно подробно и точно, и высказывал предположение, что писателю удалось выяснить подробности пожара и гибели «Марии» в беседах с кем-то (м. б., с несколькими) из лиц, спасшихся в то страшное утро. Он был сторонником версии, что взрыв — «дело вражеских рук», не допускал и мысли, что подобное страшное преступление, жертвами которого стали сотни матросов, могли совершить свои, русские матросы. В этом вопросе его мысли сходились с мыслями Ценского. Что касается предположения, что из-за отсутствия должной бдительности злоумышленники могли проникнуть на корабль и подготовить взрыв, то Леонид Митрофанович считал это вполне возможным. Сведения о допросах и репрессиях доходили до широких слоев, конечно, глухо, так что сказать что-либо о достоверности сведений, имеющихся в романе Ценского, муж не мог. Читая описание пожара и гибели «Марии», он вспоминал пожар и гибель крейсера «Очаков», гибель сотен людей, чему он был свидетелем в юности…
В 1915 году командиром «Марии» был Порембский, по мнению Леонида Митрофановича, опытный, волевой моряк, ничуть не похожий на того командира, которого выводит Ценский
Мой муж — коренной севастополец. Город этот нам несказанно дорог. Москвичка по рождению, я считаю своей второй родиной Севастополь, где родилась и жила до замужества моя мать, где служил на броненосце «Чесма» в качестве инженера-механика мой отец, вышедший после женитьбы (в 1887 г.) в отставку и вернувшийся навсегда в Москву. Мой дед, отец моей матери, — участник обороны Севастополя в войну 1854—1855 гг. После окончания войны ему было поручено поднять затопленные в Севастопольской бухте по приказу адмирала Нахимова корабли Черноморского флота; он участвовал в строительстве Братского кладбища…»
Для нас письмо В. В. Афанасьевой интересно как свидетельство очевидцев, стремившихся разобраться в истоках трагедии, а потому сознание их фиксировало каждое фактическое отступление от реального хода событий.
В сущности, и современники да и новые поколения людей имели формулу, где все составные — неизвестность.
Глава вторая
ТРИ ВЕРСИИ НА ВЫБОР
1. ТРАГЕДИЯ В СЕВЕРНОЙ БУХТЕ. О ЧЕМ РАССКАЗАЛИ ВАХТЕННЫЕ ЖУРНАЛЫ
Но пора более обстоятельно поведать о самих событиях, с которыми связано все в нашем повествовании…
7 октября 1916 года город и крепость Севастополь были разбужены мощными взрывами, разнесшимися над притихшей гладью Северной бухты.
Люди бежали к гавани, и их глазам открылась жуткая, сковывающая сердце холодом картина. Над новейшим линейным кораблем Черноморского флота — «Императрицей Марией» — поднимались султаны черного дыма, разрезаемые молниями чередующихся почти в запрограммированной последовательности взрывов.
В те страшные минуты было не до хронометража событий, но позднее, по записям в вахтенном журнале стоящего неподалеку от «Марии» линкора «Евстафий», можно было проследить последовательность происходящего:
«6 ч. 20 м. — На линкоре «Императрица Мария» большой взрыв под носовой башней.
6 ч. 25 м. — Последовал второй взрыв, малый.
6 ч. 27 м. — Последовали два малых взрыва.
6 ч. 30 м. — Линкор «Императрица Екатерина» на буксире портовых катеров отошел от «Марии».
6 ч. 32 м. — Три последовательных взрыва.
6 ч. 35 м. — Последовал один взрыв. Спустили гребные суда и послали к «Марии».
6 ч. 37 м. — Два последовательных взрыва.
6 ч. 40 м. — Один взрыв.
6 ч. 45 м. — Два малых взрыва.
6 ч. 47 м. — Три последовательных взрыва.
6 ч. 49 м. — Один взрыв.
6 ч. 51 м. — Один взрыв.
6 ч. 54 м. — Один взрыв.
7 ч. 00 м. — Один взрыв. Портовые катера начали тушить пожар.
7 ч. 01 м. — Один взрыв. «Императрица Мария» начала погружаться носом.
7 ч. 08 м. — Один взрыв. Форштевень ушел в воду.
7 ч. 12 м. — Нос «Марии» сел на дно.
7 ч. 16 м. — «Мария» начала крениться и легла на правый борт».
Записи в вахтенном журнале «Евстафия» почти не разнились с совершенно аналогичными пометками в вахтенном журнале линкора «Императрица Екатерина Великая».
Комиссия, учрежденная для расследования причин катастрофы (одним из членов ее был академик А. Н. Крылов), остановилась на трех версиях: 1) самовозгорание пороха, 2) небрежность в обращении с огнем или порохом, 3) злой умысел.
Но это — общая схема событий. Комиссию же интересовали подробности.
Они были ужасными.