Ардагаст и Братство Тьмы
Шрифт:
— Я, Або-Абарис, солнечный шаман, среди многих племён бываю, многими именами зовусь. Знают меня от греков до сииртя, от сарматов до эскимосов. Духом и телом летаю по всей Скифии. Шесть веков назад чума, посланная Нга, от сииртя до греков людей губила. Ни чары шаманов, ни жертвы, ни зимний холод остановить её не могли. Волки заходили в яранги, полные трупов, и сами там же сдыхали. Никогда столько злых духов в воздухе не летало. Самые сильные шаманы сииртя собрались. До неба, до белого чума отца Нума долетел на золотой стреле один я, молодой шаман Або. Сказал мне мира творец: «Много зла стало в среднем мире, и всё из-за самих людей. С этим злом воюет Светловатый
Шёл я, летел я от белых шаманов сииртя к белым шаманам пермяков, к скифским жрецам Солнца, к мудрецам греков. С золотой стрелой я все языки понимаю, быстро им учусь, потом и без стрелы говорить могу. Чем дальше на юг, тем больше богатства видел — и больше зла. Видел: хуже тунгаков люди друг друга терзают. Но видел и другое: везде есть те, кто в добро верит, добру учит, добро делает. Нет племени без таких людей! А если бы и было — лучше ему от чумы вымереть.
Жрецы Экзампея указали мне путь в Дельфы. Там собрались мудрецы, шаманы со всей Греции и Скифии. Вошли в Дом Солнца. В нём расщелина до самого нижнего мира, из неё Змей Глубин дышит огнём, дымом. Над расщелиной шаманка сидит, в дыму голос Солнца слышит. Она говорит, другие шаманы толкуют. Вдруг заговорила на чужом языке. Никто его не знал, только я. Языком сииртя Бог Солнца сказал: «Пусть афиняне помолятся за всех греков, за всех людей, тогда мора не будет». Поехали мы в Афины. Афиняне сначала говорят: «За кого молиться — за варваров, за врагов? Мегарцы, соседи, и то нам враги. Пусть каждый город сам спасается». Анахарсис, скифский шаман, тогда сказал: «Скифский хлеб едите, а молиться за скифов не хотите? Со всем миром торгуете, а до сих пор не поняли: всюду люди живут. Если бы не этот гиперборей, вы бы и не узнали, что бог велел». Зашумели, заспорили. А послушали своего старейшину Солона. «Афиняне, — говорит, — мы же всех славнее в Элладе станем. Когда ещё такой случай будет?» Помолились, и кончился мор.
Я обратно летел, однако думал: есть ещё сииртя на свете или все вымерли? Что буду один в тундре делать? Зачем тогда вся моя мудрость? Гляжу: дымки над ярангами... Встретили меня сииртя, будто само Солнце. А Нум дал бессмертие моему телу. Аристей — дух, я — человек, ем, пью, болею даже, только не старею, — подмигнул шаман златоклювому ворону и продолжил: — Я ещё не раз у греков бывал. Многому научился и сам других учил. Лечил, гадал, храмы ставил. Спарту такими чарами окружил — никакой мор ей с тех пор не страшен. Через два века меня повсюду кляли — когда спартанцы хозяевами Греции стали... Нигде я не видел столько зла, сколько в Греции. Лучше живым к сюдбя-людоедам попасть, чем к грекам в рабы. Великаны хоть сразу съедят. Решил я: пусть не знают сииртя ни богатства юга, ни его зла.
Гордо и непреклонно взирал бессмертный шаман на собравшихся. Хилиарх негромко произнёс:
— Ты обошёл мир, Абарис, и спас его. Но ты не стал гражданином мира. Ты остался сииртя и думаешь лишь о своём племени.
— Я берег сииртя от зла для всего мира. Всем людям нужна Гиперборея — чтобы людьми остаться, не сравняться с тунгаками. А теперь пришли вы, росы...
— Мы пришли по пути, проложенному тобой. За твоей стрелой, — сказал Ардагаст.
— Вообще-то путь первым проложил я, — заметил Аристей. — Я с юга, ты, Абарис, с севера. Только меня подвигла благородная любовь к знаниям, а тебя — страх за своё племя.
Абарис резко обернулся к шаману-ворону, готовый заспорить. Но тут вмешался Вышата:
— Мне порой тоже хотелось оградить венедов волшебной стеной от всех — сарматов, греков, римлян. Только... сами венеды не захотят.
— Было бы у сииртя железное оружие, не посмели бы над ними так глумиться Андак с Хан-Хаденготой, — поглаживая акинак, сказал Лунг-отыр.
— Видишь теперь, Або: от зла нельзя укрыться. Даже и на краю света, — мягко сказал Вышата.
— То же самое я твержу ему. Но куда мне, залётному греку, до него, великого шамана, хоть я старше на целый век, — ворчливо проговорил Аристей.
Абарис склонил голову, увенчанную золотым грифоном. Опустив взгляд, он молчал, будто прощался с дорогим покойником. Потом заговорил медленно и твёрдо:
— Я долго приглядывался к тебе, Ардагаст. Твои росы... все, кто с тобой... Вы не похожи на всех этих хищников с юга. И ты не просто сарматский царь. Вы за всех людей стоять готовы. Огненная Правда вам дороже добычи. Боги ошибиться могут, когда человека избирают. Не ошибается Огненная Чаша. Я открою вам путь к Белому острову и отдам золотую стрелу, когда покончим с Андаком.
Откуда-то сбоку донёсся голос Шишка:
— До края света дошли? Теперь за край пойдём. Дойдём, пёсик? — Волк бодро взлаял, и леший погладил его. — Дойдём! На то мы и росы.
Великий шаман улыбнулся, сошёл с трона-черепа и подсел к костру. Все стали непринуждённо веселы, хотя понимали, что это — лишь передышка между двумя тяжёлыми битвами. Воители поджаривали куски мяса на кончиках акинаков, перешучивались. У костра амазонок звенели гусли Пересвета, звонкие девичьи голоса выводили венедскую песню. А двое любознательных эллинов уже набросились с вопросами на Абариса:
— Скажи, о мудрейший из гипербореев: знал ли ты всех семерых великих мудрецов Эллады? А Креза, их покровителя? Погиб ли он на костре или был спасён Аполлоном?
— Из семи мудрецов пятеро ещё живы были: Фалес, Солон, Хилон-спартанец, Биант из Приены, Клеобул из Линда. А Питтак Митиленский и Периандр, коринфский вождь, уже умерли. Хорошие были люди! Власть, богатство когда имели, когда нет, а жили не для них — для племени, для всех людей. Биант девушек-рабынь у спартанцев выкупил, воспитал и к родным вернул. Питтак в Митилене десять лет вождём был, тираном по-вашему, власть отдал, ещё десять лет прожил, и никого не боялся: все его уважали.
— Но Периандр, коринфский тиран, убил беременную жену, сожительствовал с матерью, велел убить даже своих могильщиков... Или было два Периандра — тиран и мудрец? — спросил Харикл.
— Почему два? Один. Я про него ещё и не то слышал, только всё от знатных. А простые коринфяне мне о нём плохого слова не сказали. И мудрецы тоже. Что про вашего Ардагаста Медведичи говорят? Или Андак с женой?
Хилиарху сразу припомнилось, как подвыпивший Андак, говоря с греками, называл Зореславича не иначе как «тираном» и «венедским ублюдком». А шаман продолжал:
— Периандр щедрый был. Мудрецов принимал, певцов, храмы строил.
— Не за счёт ли ограбленных граждан был он так щедр к вам, мудрецам? — хитро прищурился Харикл.
— У народа он ничего не забирал, только у знатных. Город при нём не беднее, а богаче стал... Это у нас, сииртя, хорошо старейшиной быть: ни простых, ни знатных, весь род заодно. И законов, как Солону, придумывать не надо: все законы предки дали.
— Ну а что же Крез? — спросил Хилиарх. — Он был законный царь, а не тиран.