Арденны
Шрифт:
— Ваше высочество… — произнесла она по-немецки.
Задумавшись, Маренн не обратила на женщину никакого внимания, но ее обращение заставило ее повернуть голову.
— Это вы мне? — спросила она удивленно.
— Да, ваше высочество. Я последняя графиня Коловрат, если изволите помнить, — проговорила чешка с почтением. — Мария-Розалия Коловрат. В 1914 году я имела честь быть представленной эрцгерцогу Фердинанду. Это случилось незадолго до его несчастной гибели, — она продолжала, не поднимая головы. — Благороднейший человек. Я боготворила Габсбургов, ваше высочество. Я крайне сожалею о них.
— Но… как вы узнали, — Маренн совершенно растерялась.
— Ваше лицо, оно один в один напоминает императрицу Зизи, — чешка улыбнулась. — Я была девочкой, когда она проезжала по Праге, и мы приветствовали ее. Я запомнила это лицо на всю жизнь. Чудная красавица, и очень, очень добрая. Она подарила мне розу из своего букета. Как нынче изменились времена! Прошу простить меня, ваше высочество. Теперь, умирая, я буду с радостью думать, что видела не только императрицу Зизи, но и ее прелестную правнучку.
Еще раз низко поклонившись, женщина засеменила по улице, толкая перед собой коляску.
— Она видела правнучку императрицы Зизи в форме оберштурмбаннфюрера СС, — добавил Скорцени, глядя ей вслед. — Если она кому-нибудь действительно об этом расскажет, ее сочтут сумасшедшей.
— Почему же, — Маренн пожала плечами. — Мой родственник, эрцгерцог фон Кобург-Готтский весьма дорожит этим мундиром и не скрывает своей принадлежности к организации. А он не то что оберштурмбаннфюрер по медицинской части — группенфюрер СС, хотя и почетный.
Эрцгерцог фон Кобург-Готтский, главный виновник многих ее несчастий, давно уже не появлялся в Берлине, а когда-то был первым гостем на приемах у фюрера. Он очень рассчитывал обогатиться при новой власти, пока она и ее дети закончат свои дни в лагере, куда попали при его непосредственном участии. Однако его намерениям не суждено было сбыться. И помог ей в этом не только Отто Скорцени, хотя он сделал главное. Не только Вальтер Шелленберг, хотя он добился решения. Гейдрих тоже помог — и без него никаких решений просто не могло быть принято. Она помнила об этом. И приехала в Прагу не только потому, что ее просила Лина. Приехала, чтобы отблагодарить, помочь так же, как он помог ей. Но ее не пустили. Они все сделали, чтобы он умер.
Сквозь забитое фанерой окно она слышала, как воет ветер в верхушках арденнских сосен. Так же безотрадно он плакал в кронах ее любимых вязов, когда она приезжала в Кобург, туда, где не была с самого детства, в чудесный дом своей матери, Софии-Ангелики фон Кобург-Заальфельд, эрцгерцогини Верхней Франконии.
Ее пригласили на празднование дня рождения Гейдриха. Торжество устраивал герцог Верхней Франконии, давний друг Гейдриха, рьяный поклонник фюрера и нацистской партии герцог фон Кобург-Готтский. Устраивал не где-нибудь, а в имении ее матери, где теперь сам уютно обосновался.
Приглашены были только высшие чины армии и СС, а также аристократия. Ни Скорцени, ни Науйокс приглашений не удостоились, и потому Маренн удивилась, когда в Шарите приехал адъютант Гейдриха и передал ей конверт.
— Это, верно, какая-то ошибка, — пожав плечами, сказала Маренн офицеру.
— Никак нет, — уверенно ответил тот. — Господин обергруппенфюрер распорядился, чтобы вы обязательно присутствовали, в бальном платье. За вами пришлют машину с шофером.
Скорцени воспринял ее сообщение о приглашении на бал в Кобург крайне холодно.
— Интересно, для чего это? Чтобы среди всех постных лиц нашлось хоть одно привлекательное? — съязвил Науйокс. — Нас с тобой, Отто, не приглашают. Мы костью не вышли. Мы только если где чего взорвать. А танцы — это без нас. Не доросли еще до дворцов-то. Сиди в своей конторе на Беркаерштрассе и будь доволен.
Ничего не сказал ей и Шелленберг — ничего особенного. Но она сразу почувствовала, ему не понравилось приглашение Гейдриха. Однако воспрепятствовать он не мог. Не было подходящего повода.
С тяжелым сердцем ехала Маренн в бывшее поместье матери. Еще бы, когда-то она проводила здесь детские годы, а теперь земли, дом, ее любимый парк — все принадлежало другому человеку, а она приглашена лишь гостьей. Замком Кобург и прилегающей к нему территорией владел эрцгерцог фон Кобург-Готтский. Законно владел или нет — об этом Маренн судить не могла. В конце концов, сама от всего отказалась.
Она понимала, что будет выглядеть унизительно в гостях в собственном доме, но надо было пережить это испытание, ничего другого не оставалось. Она не сомневалась, что Гейдриху прекрасно известно, кто она такая и кем приходится новоявленному владельцу усадьбы. Он хотел унизить ее — что ж, она стерпит. И так стерпела уже немало. Ей было горько, когда, проходя по зеркальной галерее, где когда-то строила рожицы и смеялась — как много отражений получается за раз и какие они все забавные, — видела теперь себя повзрослевшей, в черном платье-тюльпане от Шанель и изумрудном колье, взятом, увы, напрокат. Принц фон Кобург-Готтский и его супруга смотрели на нее с нескрываемым высокомерием. Она холодно поздоровалась с ними и, так и не найдя с кем перемолвиться хотя бы словом, незаметно ушла из главной залы замка, где собрались гости в ожидании приезда Гейдриха и Гиммлера.
Ей не хотелось возвращаться обратно. Этот дом, полный детских воспоминаний, теперь стал чужим. Навсегда улетучился голос матери, исчез нежный облик, ее дух, венское очарование. Как, кстати, исчезли ее портреты и вещи, которые когда-то ей принадлежали. Только парк, казалось, хранил память о ней. Каждый закоулок этого чудесного парка был знаком Маренн с детства. Казалось, среди старинных деревьев и античных статуй с вековой историей она еще слышит свой детский смех, видит мелькающие у пруда детские ножки в туфлях с бантами. Как давно все это было! Присев на старинную мраморную скамью у пруда, где всегда во время прогулки сидела ее строгая няня, Маренн не могла сдержать слез. Впереди на острове в пруду возвышалась беседка, увитая летом дикими розами и виноградом.
Когда-то, уступая капризам, служащий замка отвозил туда на лодке юную принцессу, и она часами играла там, прячась от придирчивых глаз няни. Пожилая дама очень боялась ездить на лодке и наблюдала за воспитанницей с берега в лорнет, как резвится ее подопечная. Все давно прошло, растаяло, растворилось в пруду. И она совсем не помнила свою маму. В детстве она присутствовала только на портретах, и Маренн не понимала, почему мама смотрит на нее и все время молчит.
Увлекшись воспоминаниями, она не заметила, как подошел адъютант Гейдриха.