Арденны
Шрифт:
— Пойдемте в дом, фрау, — затушив сигарету, Гейдрих встал и предложил ей руку. — Рейхсфюрер распорядился подать кофе. Мы ждали вас.
Поздно вечером она спустилась в гостиную. Он сидел у горящего камина, в расстегнутом кителе, положив ноги в начищенных до блеска сапогах на ажурную каминную решетку. Пил виски, курил. Услышав ее шаги, обернулся. Она заметила, он удивлен.
— Вы не спите, фрау Ким? — спросил, поднимаясь и застегивая китель. — Рейхсфюрер уже отправился отдыхать.
— Не спится.
Она подошла к огню и уселась прямо на ковер, раскинув шлейф великолепного черного платья и обняв руками колени, обтянутые тончайшими шелковыми чулками, и сбросив на одну сторону густую каштановую массу волос. Так она всегда делала в детстве вечерами — сидела на ковре перед камином, глядя на ковер, а няня читала ей по-французски и по-немецки. Она смотрела на пляшущие языки пламени, в них она видела маленького оборотня по прозвищу Крошка Цахес, Белоснежку братьев Гримм, Снежную королеву Андерсена и Синюю птицу Метерлинка. Ей грезились дальние страны, увлекательные путешествия, бескрайние моря и высочайшие горы, и она мечтала увидеть все это. И увидела — только часто сквозь слезы, с отчаянным желанием вернуться домой, туда, где уже ничего и никого не было. Туда, куда вернуться было нельзя. Она заметила, что Гейдрих рассматривает ее. Потом он подошел к портрету ее матери и долго молча смотрел на него.
— Вы на нее похожи, — наконец, задумчиво произнес он. — Но это только внешнее сходство. Вы совершенно другая. От нее исходит покой, а в вас живут бури контрастов. У вас роскошные волосы цвета спелого каштана на юге и холодные, светлые, настоящие арийские глаза. В вас легкомыслие и твердость уживаются запросто. Вы не то, что кажется на первый взгляд.
Он понял ее сразу. Ее натуру, ее характер. То, на что Скорцени потребовались месяцы, а то и годы. Наверное, потому, что он побывал в Кобурге, в доме ее матери, и имел возможность сравнить их. А Отто там не был никогда.
Она рассказывала ему о детстве, а потом заснула, в кресле перед камином, от тепла и усталости. И оттого, что прошлое сильно захватило ее. Она всегда засыпала перед камином, и старая привычка сработала. А потом няня относила ее в спальню.
На этот раз она так же проснулась в спальне. Уже рассвело. Она лежала на кровати, укрытая теплым пледом. Одежда ее была не тронута, постель не смята, никто ее не беспокоил. За окном ветер гудел в кронах старых вязов. В дверь постучали. Поднявшись и оправив платье, Маренн открыла дверь. Перед ней стоял адъютант Гейдриха.
— Господин обергруппенфюрер просил передать, что он ждет вас в столовой к завтраку. Вам следует быть в форме, так как после завтрака рейхсфюрер уезжает в Берлин. Господин обергруппенфюрер хочет, чтобы вы поехали с ними.
— Благодарю, — Маренн кивнула. — Передайте господину обергруппенфюреру, я буду готова через минуту.
Когда она спустилась, Гиммлер, который из-за проблемы с желудком вечно сидел на диете, ел яйцо «в мешочек» на подставке и запивал чаем с медом. Гейдрих же наслаждался куда большим разнообразием — жареная грудинка на ребрышках, биточки с картофельным салатом, крепкий кофе с сахарными кренделями. Его примеру следовали и офицеры, составлявшие свиту Гиммлера. На противоположном конце длинного стола Маренн увидела хозяев — герцога фон Кобург-Готтского с супругой. Они сделали вид, что не заметили, как она вошла, что было крайне неучтиво. Но Маренн понимала их настроение. Оно было ниже некуда. Гиммлер же, поприветствовав ее кивком головы, указал на место рядом с собой — между ним и Гейдрихом.
— Садитесь, фрау Ким. Мы уже заканчиваем, так что поторопитесь. Я разговаривал вечером с Мартой. У Нанетты снова начались судороги, Марта переживает. В чем может быть причина?
— Я говорила вашей супруге, господин рейхсфюрер, что сейчас начало весны, надо быть осторожнее с прогулками, — ответила Маренн. — Иногда самая обычная простуда может вызвать мышечную нестабильность, а Нанетта очень восприимчива, у нее лабильная психика, она крайне впечатлительна. В этом нет ничего страшного, с возрастом, как правило, наступает устойчивость.
— Вот-вот, — Гиммлер приложил салфетку к губам. — А она вчера потащила малышку на озеро. Вот и результат. Я попрошу вас, фрау Ким, — он повернулся, блеснули стекла очков, — как только мы вернемся в Берлин, навестите Марту в Хоенлихене. А то она места себе не находит, хотя сама во всем виновата.
— Я обязательно сделаю это.
— Благодарю. Господа, — рейхсфюрер поднялся, все встали. — Завершайте вашу трапезу, через десять минут выезжаем. Господин герцог, госпожа, — Гиммлер вышел из-за стола и подошел к чете фон Готтен-Кобург. — Я чрезвычайно благодарен за прием. Все было великолепно, — пожав руку герцогу, повернулся к Гейдриху. — Я поднимусь наверх, распорядитесь, чтобы все были готовы.
— Слушаюсь, господин рейхсфюрер.
Когда Гиммлер вышел и все снова сели за стол, Гейдрих сам налил Маренн кофе.
— Вы вчера заснули перед камином, и я позволил себе отнести вас в спальню. Надеюсь, это никак вас не обидело?
— Что вы, господин обергруппенфюрер, я даже благодарна, — Маренн улыбнулась. — Вышло бы неловко, если бы рейхсфюрер спустился в гостиную, а я сплю прямо на полу.
— Не на полу, а в кресле. Но в любом случае, он мог бы вас разбудить. Вы хорошо спали?
— Сладко, как в детстве, — призналась она.
Она уехала из Кобурга в кортеже рейхсфюрера СС и больше не возвращалась туда — много дел в Берлине, ей некогда бывать здесь. Она не стала настаивать, чтобы эрцгерцог фон Кобург-Готский с семейством покинули замок, пусть живут пока, во всяком случае, дом не будет стоять пустым. Все-таки герцог — ее кузен, и если не владеть замком, то, по крайней мере, пожить там он имеет полное право. А старые вязы в парке Кобурга, заваленные снегом, покачиваются и стонут теперь под ветром так же, как эти арденнские сосны за стеной сторожки.
Она сказала Гейдриху: «Я спала сладко, как в детстве». На самом деле она спала так же, как сейчас, — очень чутко, тревожно. Конечно, она почувствовала, когда он поднял ее на руки, почувствовала, как нес, как осторожно укладывал на постель и поцеловал спящую.
Он поцеловал ее спящую, она знала это, но не дала понять, что знает, чтоб не смущать, чтоб не было повода думать, что можно пойти дальше.
Он поцеловал ее с нежностью, потом еще раз, сильнее. Не размыкая век, она подняла руку и положила ему на плечо — жесткая ткань мундира коснулась ладони. Она обвила его шею. В ответ крепкие мужские руки сжали ее, приподнимая, и это было уже не во сне.