Арестант особых кровей
Шрифт:
— А-а-а-ах, бедный! Замерз! — протянула я, не жалея яда. — Иди попроси плед и горячий эйке! О тебе с радостью позаботятся, звезда Союза!
— Тана, — с укором произнес Найте, — ты чего такая злая?
Я не сразу ответила, потому что не смогла слету облечь эмоции в слова. Когда же мне это, наконец, удалось, я приблизилась к Малейву и сказала негромко, но максимально прочувственно:
— Самое неожиданное, что ты мог сделать — это отказаться от эо. И ты отказался. Это ошарашит твоих фанатов, и ты станешь еще популярнее. На это ты рассчитывал, когда поддавался на уловки
— Нет, — спокойно ответил Найте. — Ты ошибаешься. Ничего удивительного: с мышлением у тебя всегда было туго, дубик.
— Да уж, куда мне, дубоголовой!
— Заметь, ты сама себя так назвала.
— Я сейчас тебя назову! Так назову, что мало не покажется! — вспыхнула я. — Звездун криворотый, эгоист замшелый, дурак эокнутый! Ты творишь со своей жизнью невесть что, и тебе плевать на тех, кому ты дорог! Хоть бы раз подумал о близких, хоть раз бы вспомнил об ответственности перед семьей, обществом, миром! Никакой ты не умелец психокинеза, а шоумен — обычный, жадный до славы шоумен!
Тяжело дыша, я закончила «обвинительную речь».
Найте оставался все так же невозмутим. Только во взгляде поменялось что-то…
Сердце мое остановилось и запустилось снова, в припадке. Я еще ничего не понимала, разум истерически строил логические цепочки, пытаясь разобраться, к чему все это приведет, но в душе уже воцарилась убежденность, что я все испортила и все пропало.
Я ведь совсем не то хотела сказать ему, и совсем не так… я ведь твердо решила признаться ему, как он мне дорог, при встрече, а вместо этого упрекнула и оскорбила. Я и правда дубоголовая…
— Да знаю я, что ты думаешь обо мне, — сказал Найте после недолгого молчания. — Ничего нового я не услышал. Как раз потому, что ты так думаешь обо мне, я решился на блок. Я хотел стать лучше… Я… — он запнулся, качнул головой, решительно на меня поглядел, взял за руку, поцеловал в запястье, принял торжественный вид, начал было говорить и… снова запнулся.
Затем начал нервно озираться, оглянулся зачем-то на двери.
— Поглоти меня Черная дыра! Это сложнее, чем я думал.
— Что сложнее? — шепнула я, ничего не понимая.
— Предложение, — раздраженно произнес он.
— Какое? — совсем растерялась я.
Найте покраснел (покраснел!), бросил панический взгляд на отца, который наблюдал за нами около стойки хостес. Гоин закатил глаза. Тогда Найте посмотрел на мать, которая стояла дальше, рядом с растерянным Виктором. Регина постучала себе по лбу, намекая, что Найте ведет себя неправильно, а потом выразительно приложила ладонь к левой стороне груди.
Найте нахмурился.
Регина вздохнула и посмотрела на Гоина. Гоин развел руками.
— Что происходит? — спросила я опасливо, и тоже начала нервно озираться.
— Это всегда так неловко получается? — спросил Найте то ли меня, то ли себя, то ли еще кого, и, еще раз посмотрев на родителей, взял меня за руку. — Идем отсюда, Тана, поговорим нормально, без свидетелей.
— Нет. Здесь говори.
Найте раздраженно провел по волосам и еще раз оглянулся.
Я впервые видела его таким
— Что ты так волнуешься, дружочек? — спросила я с наигранным удивлением, используя его же манеру говорить.
— Я не волнуюсь! — рявкнул Найте.
— Ладно-ладно, успокойся.
— Я спокоен!
— Тогда скажи уже, что хотел. У меня ГСПИ-сеанс, Виктор меня ждет, — сказала я, и выразительно посмотрела на Блейка.
— К цвину Виктора! — выпалил Найте. — Я пошел на блок ради тебя, Тана!
Я онемела от шока.
— Да, — уже гораздо тише продолжил Малейв. — Я захотел измениться. Чтобы ты знала, что я не совсем зазвездился, чтобы снова в меня поверила — не в психокинетика, а в человека. Мне очень, очень важно, чтобы ты снова в меня поверила. Именно ты.
— Почему? — едва слышно спросила я, снова обретя дар речи.
— Потому что я люблю тебя, красноволосая. Чем больше узнаю, тем больше люблю.
Кто-то ахнул восторженно — девушка-хостес?
Не столько признание меня выбило из равновесия, сколько восторженный «ах» хостес. Да и не только она свидетель этой смены, но и чета Малейв, и Виктор… Все знают… все теперь знают… и я знаю…
— Я… мне… выйти надо, — буркнула я, совершенно стушевавшись, и выбежала из отеля прямо в снежную бурю; двери едва успели услужливо передо мной разъехаться. Ветер набросал на дорожки снег, свет фонарей рассеивался, холод был беспощаден, и инстинкт самосохранения требовал, чтобы я как можно скорее вернулась в отель, в тепло. Но что такое инстинкт самосохранения по сравнению с эмоциями, более сильными, чем самая неукротимая вьюга?
Я кое-как добрела до гаража, где хранились поврежденные кары, проскользнула внутрь, приложив браслет к сканеру. Автоматическая дверь, пропустив меня, закрылась. Почти сразу снаружи раздался голос Найте:
— Т-тана, открой!
— Нет!
— Я, к-к-ажется, з-замерзаю…
— Ну вот и хорошо! — выкрикнула я. — Нет Малейвам веры!
— Т-так я п-по рождению М-монсиньи…
— Зато по сути — Малейв!
— У к-каждого свои н-недостатки…
Вьюга, получив в свое распоряжение Найте, возрадовалась и загудела громче, я бы даже сказала, азартнее. Пришлось спасти Монсиньи-Малейва, открыв дверь. Замерзший, в снегу, он ввалился в гараж и, даже не отряхнувшись, сразу приступил к выяснению отношений, хотя голос его дрожал после морозца.
— Поч-чему ты убежала?
— Мне первый раз признались в любви. Откуда я знаю, как надо реагировать?
— И то в-верно, — согласился Найте. — Не всегда, когда тебе признаются в любви, это повод для радости. Вспомнить хотя бы Ларию…
— Ну уж нет! Я бы хотела ее забыть.
Найте коротко хохотнул и смахнул с волос снег. Затем, растрепанный, раскрасневшийся, пронзительно на меня посмотрел — так же пронзительно, так же волшебно, как в тот вечер на Хессе, в трудовом поселении, когда мы танцевали под музыку из заставки «Новых богов»…