Арфист на ветру
Шрифт:
– Все, чего я желал, даже когда сильнее всего ненавидел тебя, – это любого, убогого, нехитрого случайного повода тебя любить. Но ты лишь подбрасывал мне загадки... Когда я думал, что Гистеслухлом тебя убил, я скорбел, не зная сам почему. Когда я жил среди пустошей севера и моя арфа пела с ветрами, а усталость не давала даже думать, кто, как не ты, вызвал меня оттуда?.. Ты дал мне то, ради чего стоит жить.
Он поднял голову и увидел в глазах Высшего усталость, подобную его собственной, и безмерное, невероятное терпение, которое позволило ему так долго прожить одиноким и безымянным, преследуемым его сородичами в мире людей. Голова Моргона вновь склонилась к его плечу.
– Даже я пытался тебя убить.
Пальцы арфиста коснулись его лица, откинули волосы с глаз.
– Ты весьма успешно отводил от меня подозрения наших врагов.
– Ты достаточно хорошо меня знал, – прошептал Моргон.
– Куда там... Ты постоянно меня изумлял. Я ведь стар, точно камни на этой равнине. Великие города Властелинов Земли были разрушены войной, в которой не уцелел бы ни один человек. А началось все это достаточно невинно. Мы обладали невероятной мощью и при этом не понимали ее истинного смысла и предназначения. Вот почему, хотя ты меня за это и ненавидел, я хотел, чтобы ты понял Гистеслухлома и узнал, как он себя погубил. Мы когда-то очень мирно жили в этих великих городах. Они были открыты всякому изменению ветра. Наши лица менялись вместе с временами года; мы черпали знание из всего: от молчания Задворок Мира до жгучего холода северных пустошей. Мы не задумывались, пока не стало слишком поздно, что мощь, заключенная в каждом камне, в каждом движении воды, равно связана как с существованием, так и с разрушением.
Высший замолчал, больше не видя Моргона, а проникаясь лишь горечью своих слов.
– Женщина, которую ты называешь Эриэл, была первой из нас, кто начал собирать мощь. А я был первым, кто увидел, чем эта мощь способна обернуться. Увидел ту двойственность, которая ставит предел в чародействе и которая вызвала к жизни Искусство Загадки. Я сделал свой выбор и стал связывать все земное его собственными законами, ничему не позволяя нарушить эти законы. Но мне пришлось бороться за сохранение землезакона, и тогда мы узнали, что такое война. Обитаемый Мир, каким ты его сейчас видишь, и двух дней не просуществовал бы, обрушься на него нечто подобнее. Мы стирали с лица земли наши города, мы уничтожали друг друга. Мы сгубили наших детей, черная мощь была даже у них. Я тогда уже научился повелевать ветрами, и это было единственным, что меня спасло. Я оказался способен сковать мощь последних из Властелинов Земли, так что они могли мало что задействовать, помимо того, с чем родились. Я смахнул их в море, и тогда земля качала медленно исцеляться. После этого я похоронил наших детей. В конце концов Властелины Земли вырвались обратно на сушу, но они не могли разорвать мою узду. И не могли найти меня, поскольку ветра укрывали меня всегда и везде... Но я очень стар и не могу больше их сдерживать. Оли это знают. Я был стар, даже когда стал волшебником по имени Ирт и получил возможность создать арфу и меч, которые пригодились бы моему наследнику. Гистеслухлом узнал о Звездоносце от мертвых Исига, и стало еще одним врагом больше – врагом, подстегиваемым соблазном невероятной власти. Он считал, что если приберет к рукам Звездоносца, то сможет воспользоваться всей мощью, которую Звездоносец унаследует, и тогда он сделается Высшим больше, чем просто по названию. Это сокрушило бы его, но я не потрудился что-либо ему объяснять. Когда я понял, что он тебя ждет, я принялся за ним следить – в Лунголде, а затем – на горе Эрленстар. Я принял обличье арфиста, который погиб во время разрушения, и поступил к нему на службу. Я не хотел, чтобы тебе был причинен какой-либо вред без моего ведома. Когда я наконец встретил тебя, сидящего на причале в Толе, ведать не ведающего о своем жребии, довольного тем, что ты правишь Хедом – с арфой в руках, на которой ты и играть-то не умел, с короной королей Аума под кроватью, – я понял: последнее, чего я ожидал после всех этих бессчетных столетий одиночества, – это явление того, кого я мог бы любить...
Высший снова умолк, и Моргону сквозь слезы виделось вместо его лица нечто бледное и серебристое.
– Хед, – продолжил арфист. – Неудивительно, что этот остров породил Звездоносца, щедрого на любовь князя Хедского,
– Едва ли я теперь нечто большее... Я невежествен и твердолоб. Или я не погубил нас обоих, явившись сюда, чтобы найти тебя?
– Нет. Как раз в этом месте никто и не предполагает нас застать. Но у нас очень мало времени. Ты пересек Имрис, не коснувшись землезакона.
Моргон уронил руки.
– Я не осмелился, – тихо сказал он. – Я не мог думать ни о чем, кроме тебя. Мне нужно было найти тебя, прежде чем Властелины Земли найдут меня.
– Я знаю. Я покинул тебя в смертельной опасности, но ты нашел меня, а я удерживаю землезакон Имриса. Он тебе понадобится. Имрис – вместилище великой мощи. Я хочу, чтобы ты взял знание о нем из моего разума. Не беспокойся, – добавил он, увидев, как меняется лицо Моргона. – Я дам тебе только это знание, в нем нет ничего такого, чего бы ты не смог вынести. Садись.
Моргон медленно скользнул обратно на камни. Снова зачастил дождь, и ветер забрасывал его через окна, но дождь этот уже не был холодным. Лицо арфиста преображалось; утомление и тревога растворились в нерушимом покое, с каким он обозревал все свои владения.
Моргон смотрел на него, жадно черпая этот покой, пока его не объяло безмолвие и он не ощутил прикосновения Высшего к своему сердцу. Он вновь услышал глубокий приглушенный голос – с ним говорил сокол.
– Имрис... Я родился здесь, на Равнине Ветров. Прислушайся к ее мощи сквозь дождь, сквозь возгласы мертвых. Эта земля подобна тебе, она полна страсти и щедра на любовь. Тихо. Слушай...
Он затих. Затих настолько, что услышал, как сгибается под тяжестью дождя трава, и различил древние имена, которые произносились здесь с незапамятных времен. А затем и сам стал травой.
Он медленно черпал мудрость Имриса, в ударах его сердца отдавалась долгая, кровопролитная история, тело его уподобилось зеленым полям, пустынному побережью, загадочным дремучим лесам. Он чувствовал себя древним, словно первый камень, вырубленный из горы Эрленстар и положенный на землю, – и знал куда больше, чем когда-либо желал бы знать об опустошениях, которые недавняя война вызвала в Руне. Он постиг великую непочатую мощь Имриса, от которой шарахнулся, как будто перед ним обозначились гора или море, которых разум его просто не мог бы объять. Но здесь таились и крупицы покоя – неподвижное сокровенное озеро, загадочные камни, которые некогда были принуждены говорить, леса, населенные благородными черными зверями, столь робкими, что они умирали от взгляда человека, обширные дубравы у западных границ, деревья, помнящие приход в Имрис первых людей. Это он оценил высоко. Высший передал не больше чем сознание Имриса; страшившая его сила по-прежнему была связана – он понял это, когда снова встретился глазами с соколиным взглядом.
Вставал рассвет неведомого дня, и рядом вдруг оказалась Рэдерле.
– Как ты сюда попала?! – изумленно спросил он.
– Прилетела.
Предельно простой ответ и вроде бы лишенный всякого смысла. Но только в первый миг.
– Я тоже...
– Ты взбирался по лестнице. Я долетела до вершины.
Его лицо выглядело столь ошеломленным, что Рэдерле улыбнулась:
– Моргон, Высший позволил мне прийти. А не то я, каркая, носилась бы вокруг башни всю ночь.
Он хмыкнул и сплел ее пальцы со своими. Улыбка девушки быстро угасла, и в глазах ее осталась лишь тревога. Высший стоял возле одного из окон. На иссиня-черном камне сиял ободок первого света; лицо арфиста словно парило в небе, он выглядел осунувшимся, изнуренным, бесцветным. Но глаза его по-прежнему сияли и были полны огня, они были таинственны, как у Ирта. Долгое время Моргон смотрел на него не двигаясь, все еще погруженный в его покой, – смотрел до тех пор, пока ему не почудилось, будто неизменное и привычное лицо сливается с бледным серебром утра.
Высший подозвал к себе Моргона – без движений и без слов, просто пожелав этого. Моргон выпустил руку Рэдерле и поднялся неловко, словно деревянный. Пересек палату. Высший положил ему руку на плечо.
– Я не смог вобрать все, – сказал Моргон.
– Моргон, мощь, которую ты почувствовал, принадлежит мертвым Властелинам Земли – тем, кто пал на этой равнине, сражаясь на моей стороне. Она будет здесь, пока не понадобится тебе.
И глубоко в душе Моргона, глубже даже, нежели обретенный покой, словно поднял морду слепой пес, принюхиваясь к словам Высшего.