Аргентина: Крабат
Шрифт:
— Я бы не одна была, а с Ингрид! Там очень-очень интересно, там альпинисты — настоящие! И ничего бы со мной не... Или... Или ты думаешь?
— Думаю! — отрезал он.
Поглядел направо, попытался улыбнуться:
— Извини, Герда! Но я не хочу увидеть, как к твоему виску приставляют пистолет. Так что вообрази себя портфелем, по крайней мере, на эти несколько дней.
Поворот. Даже не дорога — две колеи среди высокой травы. Сразу же стало жарко, словно из утра они въехали прямо в полдень.
— Хорошо, — негромко проговорила девочка. — Я отращу себе ручку...
Марек Шадов рассмеялся, на этот раз вполне искренне:
— Куда? А кто хотел с парашютом прыгнуть?
***
В середине 20-х, в самый туристский разгул, некий предприимчивый делец, побывав в «Гробнице Скалолаза», пришел к выводу, что ее постояльцам определенно чего-то не хватает. Отель в наличии, горы тоже, однако от вершины Эйгера до стеклянных дверей «Des Alpes» не так и близко. Не каждый доверится горным гидам, но и те, что посмелее, увидят немногое. Чуть-чуть вверх по склону, до первых снегов — и назад. А если хочется, чтобы вершина — рядом?
В небольшой долине — по грунтовке и направо — был воздвигнут ангар. Горный воздух рассекли дюралевые крылья. Два бывших истребителя фирмы «Юнкерс Флюгцойгверк», безработные пасынки войны, принялись за работу. Особенным успехом пользовался маршрут прямиком к вершине Огра с последующим облетом ее по часовой стрелке.
Через два года один самолет сломался при посадке. Второй честно дослужил до 1929 года, когда Великая Депрессия, широко шагая по Европе, вначале вогнала его в ангар и обездвижила, а затем разобрала на части.
Гул моторов над Эйгером стих. Ангар уцелел, бесполезный и бесхозный, огромный нелепый сарай среди густой зеленой травы.
***
— А он точно там? — осторожно поинтересовалась Герда, выглядывая в окно. В маленькой долине было удивительно тихо. Даже птицы не пели.
Марек кивнул на ангар:
— Ворота открыты. Портье сказал, что твой летчик еще на рассвете уехал. Вон, кстати, его мотоцикл, от ворот слева.
И нажал на класкон. Точка — тире — точка.
— «Dollar S3», — рассудила девочка. — Французский, 1930 года, с индейцем в перьях. Выходит, у Роберта и самолет французский, и...
Не договорила. Из-за створки потемневших от времени и непогоды ворот вышел человек. Комбинезон, летный шлем, промасленная тряпка в руках. Присмотрелся, махнул ладонью.
— Выходим! — скомандовал Марек.
2
— Ничего не скажешь? — спросил Хинтерштойсер.
Курц взглянул хмуро:
— Нет.
Отвернулся.
Приятеля Андреас все-таки дождался, там же, возле гостиничной стены. Засек время — два часа ровно. А если не появится... От первого этажа до третьего не так и высоко. Снаряги нет, зато можно за балконы цепляться. Первого же, который в черном, — в торец! И — допрос с пристрастием, благо учили. «Говори, куда Курца девал, с-сука!»
Обошлось. Приятель вышел из отеля ровно через час и двадцать минут. Только вот встреча вышла странной.
—
Тони дернул плечами.
— Итальянцы не пойдут, Бартоло Сандри и Марио Менти. Изза погоды. На самом деле Дуче запретил, не хочет, чтобы его парни были третьими.
Головы, однако, так и не повернул.
— Да знаю я, знаю! — не выдержал Хинтерштойсер. — Все знаю! И что у Ефрейтора план его сорвался, и что нас туда зовут — собачками на привязи. Мне даже про маршрут этой «эскадрильи» рассказали. Они ничего нового не выдумали, пойдут, как Седлмайер и Мехрингер, уступом влево. Снаряга у них какая-то особая, секретная новинка, за счет нее и думают проблему решить...
— Не только, — негромко перебил Курц. — Они на таблетках пойдут. Что за дрянь, не знаю и знать не хочу. И остальным этой гадости отвалят, не жалко им...
Повернулся, поглядел в глаза.
— Они... Они мне сказали, что ты, Андреас, согласился.
Хинтерштойсер онемел. Хинтерштойсер оглох. Не услышал, по движению губ догадался:
— Мне про трибунал песни пели. Потом — про любовь к родному Фатерланду. А тебе и этого не надо, Андреас. Подослали твою...
Хинтерштойсер зажмурился. Подождал немного, пока сердце снова забьется.
И как ответить?
«Нет!» «Как ты мог подумать?» «Мы же с тобой друзья!» «Не смей о ней так говорить!»
— Himmellherrgottsakramenthallelujamileckstamarsch! — сказал Андреас Хинтерштойсер[72].
3
На этот раз лицо Роберта-пилота Марек сумел рассмотреть во всех подробностях. Самое обычное, потому и запомнить сложно. Нос слегка картошкой, скулы острые, подбородок крепкий. Только глаза странные, бесцветные. Не серые, не белые даже.
Поздоровались, о погоде фразами перекинулись. Хорошая она, летная! А потом Роберт-пилот подбородком куда-то в сторону дернул, выразительно очень:
— Пройдемся?
Не тут-то было!
— Лучше я сама пойду погуляю, — хмуро заметила Герда. — Секретничайте, не жалко. Дядя Роберт, у вас тут маленьким девочкам пистолет к виску не приставляют? А то папа боится.
Пилот ответил неожиданно серьезно:
— У тебя очень хороший папа, Гертруда. А вот насчет пистолета поручиться не могу, поэтому тебе лучше далеко не уходить. Хочешь самолет осмотреть? Можешь и в кабину забраться.
— Годится, — рассудила девочка. — У меня самый лучший папа, дядя Роберт. А еще я стрелять умею. Двадцать метров, три патрона, два попадания.
Марек Шадов не стал поправлять врушку, хотя и стоило. Не метров — шагов. Не два попадания, а только одно. И левый глаз не надо закрывать, когда на спусковой крючок давишь!
***
— ...Нет, не поляк. Я сорб. Просто «Марек», без всяких «господ ». Как я понял, телеграмму вы уже получили?
— Утром. Госпожа Веспер мне все объяснила. Вас-то я вычислил сразу, потому и подошел. Интересно было взглянуть на мужа столь неординарной женщины. Вам, Марек, я бы помог и без всякой телеграммы. Нужен самолет?