Аргентина: Квентин
Шрифт:
— Машина! Большая, с другой стороны. Не с той, откуда мы приехали.
— Quindi esattamente!
Полицейский расстегнул кобуру, размял могучие руки. Выдохнул гулко.
— Вовремя мы появились! Грузовиков в округе всего четыре, этот не из них, у мотора голос другой. Сейчас разъясним!
— Зенитчики? — наивно предположил Уолтер.
Никола Ларуссо грозно засопел и жестом велел отойти к мотоциклу. Гудело уже совсем рядом. Резкий голос клаксона…
— Madonna! Это еще что?
Из-за склона горы выруливало большое черное
— «Понтиак-кемпер», — констатировал Уолтер Перри. — Модель 1935 года, я такую на выставке видел. Дом на колесах.
Словно подтверждая его слова, машина грозно рыкнула. Замедлила ход… Остановилась… Дверца отворилась, и на траву ступил человек лет тридцати в сером костюме и большой черной шляпе набекрень. Пиджак расстегнут, узкий галстук сбился на сторону.
— Добрый день, господа!
Махнул рукой, белозубо усмехнулся, снял шляпу.
…Слегка вздернутый нос, узкие маленькие губы, светлые волосы зачесаны назад. Темные брови, темные глаза. Говорит по-немецки, но не на «хохдойче», а как-то иначе.
— Господин сержант! Мои приветствия! Я ничего не пропустил?
— Добрый день, синьор доктор! — Никола Ларуссо облегченно вздохнул. — А я уж не знал, чего подумать. Экое у вас страшило!
Человек весело засмеялся, махнул шляпой.
— Американские друзья не забывают. В палатке слишком сыро.
Подошел быстрым шагом, пожал ладонь стражу порядка, повернулся к Уолтеру.
— Позвольте отрекомендоваться. Доктор Отто Ган!
Улыбнулся радостно, словно незнакомый парень был подарком к Рождеству.
Протянул руку.
Глава 3. Доломит
1
Черный лабрадорит, белый, чуть подернутый желтизной фон фотографий. Лица… Пятеро — и каждый не старше тридцати. У второго слева — очки, взгляд слегка растерянный, виноватый.
Золотые буквы, четкий, как солдатский строй, шрифт. «Верные Присяге». Ниже имена, даты, еще одна надпись, на этот раз многословная, на пять строчек. Два букета цветов, венок…
Яркое весеннее небо — равнодушный вечный занавес.
Рядом с двумя букетами — третий. Шарль положил цветы, поправил ленту на венке, поглядел в глаза тому, что в очках, поймал взглядом взгляд. На миг фотография стала зеркалом. Одинаковые лица, одинаковые стеклышки очков, глаза, складка возле губ. У того, кто был жив, дрогнуло горло, рука закрыла рот, дернулись плечи. Мухоловка взяла за локоть, коснулась губами щеки.
—
Шарль, кивнув, оторвал ладонь от лица, резко выдохнул, ухватил стеклышками очков небесную голубизну. Достал платок, долго тер глаза. Мухоловка подошла к памятнику, положила свой букет, перекрестилась.
— Может, Бог все-таки есть, как думаешь?
— Не знаю…
Платок исчез в кармане пиджака. Шарль надел шляпу, оглянулся. Кладбищенская аллея была пуста — только камень, зеленая трава и солнечный свет.
Мухоловка поглядела на памятник, сжала губы.
— Спите спокойно, ребята! Мы за вас отомстили.
Шарль поправил очки, улыбнулся невесело.
— Если бы!
— Все, кто тогда напал на особняк Президента, убиты. Те, кто ими руководил, расстреляны. Ты же их сам расстреливал, Шарль!
Молодой человек согласно кивнул.
— Этих — да. Но я не мог расстрелять германского посла и кое-кого из наших генералов. Мерзавцы все-таки добились своего — Президент погиб, а нынешний слаб. Он только морщится, когда слышит «аншлюс». Надо не морщиться, а стрелять! Стрелять, слышишь?
Девушка вновь взяла его за локоть, погладила по плечу.
— Эрц не пустит сюда нацистов.
Шарль поправил очки, отвернулся, чтобы не видеть тех, кто смотрел на него с фотографий.
— Мне иногда кажется, Анна, что мы сражаемся с гидрой. Генералов и министров можно передавить, но Гитлера хочет толпа — тот самый народ, которому мы якобы служим. Тупая сволочь! Их даже не нужно подкупать, достаточно прокричать о германском единстве и величии нации. Именно они похоронят страну, а не кучка заговорщиков. Порой я думаю, что коммунисты, за которых ты воевала, в чем-то правы.
Мухоловка промолчала. Шарль вновь поглядел на памятник.
— Пойдем!
Аллея казалась бесконечной — тихая безлюдная улица в городе мертвых. Двое шли между могил. Шаг, еще шаг, еще.
— Знаешь, в чем коммунисты правы? Все, даже Гитлер, боятся толпы. Заигрывают, подкупают, льстят. Иногда пугают — но все равно боятся. А большевики сразу же заявили, что создадут новый народ — такой, какой им требуется. Испекут, как хлеб в печи. Сколько сгорит, не важно, хоть миллион, хоть десять. И ведь получается!
Мухоловка взглянула удивленно:
— Ты ставишь на Сталина? И советуешь мне вступить в НСДАП?
— Нет. Я говорю о тактике, а не о стратегии. И Сталин, и Гитлер в перспективе проиграют, потому что считают без хозяина. Дикари машут дубинами, не замечая, как на них уже наводят пулемет. Но это в будущем, до которого еще следует дожить. А когда в город входят танки, правильнее всего находиться…
—…В танке, — кивнула девушка. — Вести наблюдение и передавать сведения командованию. У нас в Академии есть нацистская ячейка, присмотрюсь. Думаю, в расовом отношении ко мне претензий не будет, у меня даже фамилия немецкая… Надо идти, и у тебя, и у меня дела.