Аргентинец
Шрифт:
Теперь графиня Одинцова во всей красе продемонстрировала свои лавочные таланты: она-то умела разжиться продовольствием во времена, когда люди таяли на глазах от недоедания. Кому война — кому мать родна…
Соседи вспомнили Нинину девичью фамилию, и теперь ее называли не иначе, как К'yпина-Продавалова.
— Вам повезло — у вас есть способности к коммерции, — вздыхали они при встрече.
Никаких способностей Нина в себе не чувствовала. Со стороны казалось, что ей всё дается легко, именно поэтому ей завидовали, но никто не хотел знать, что Нина вставала в четыре утра и ехала за Башкировские мельницы, чтобы встретить крестьян с мукой; сама переваливала мешки, чтобы побыстрее управиться; по десять часов в день стояла за прилавком, разносила подношения в милицию, в санитарный отдел, в пожарную охрану… Тряслась от страха, заискивала, лишь бы враги были довольны и слишком ленивы, чтобы вредить ей. Этому завидовать? Или тому, что ее окружала не только колючая проволока большевистских декретов, но и стена глухой ненависти?
Нина знала, что соседи будут помогать друг другу в нужде и при этом проявят чудеса великодушия, но ей все желали провала, и чем грандиознее он будет, тем лучше: «Поделом! А то ишь, заворовалась!» Однако никто из них не желал сдавать членский билет и отказываться от права покупать еду в Нининой лавке. Это изумляло больше всего: откуда такая неблагодарность?
— Что я им сделала? — спрашивала Нина у дяди Гриши.
Тот усмехался в бороду:
— Ты им причинила много зла: ты ведешь себя неправильно и, как им кажется, преуспеваешь. Раз успех на твоей стороне, значит, им его не дождаться — они-то поступают по-другому. Так что, милая моя, готовься к тому, что тебя будут ругать за каждый чих и постараются насолить тебе при первом удобном случае, чтобы справедливость наконец восторжествовала.
— Ну и как мне быть?
— У тебя есть выбор: либо оставайся собой, либо превращайся в одну из них.
На самом деле Нина давно работала как машина с оборванным приводным ремнем: второстепенные колесики еще крутились, но самое главное безжизненно застыло.
Клим пропал.
Перед отъездом он поклялся, что обязательно вернется. Раз не приехал, значит, погиб: железнодорожная катастрофа, грабители, чекисты — могло приключиться всё что угодно. И наверное, Нина уже несколько месяцев жила одна. Когда она думала об этом, то физически ощущала, как внутри все проседает и крошится. Нельзя думать… Надо отвлекаться и набивать себя надеждами.
Соседи думали, что Нина счастлива, как будто торговля в захламленной лавке была пределом ее желаний. Они считали ее богатой, но почти всю прибыль от кооператива Жора относил неведомым людям — на Белое дело. Как Нине было жалко этих истертых, вылинявших рублей! Легко давать деньги, когда ты сразу получаешь результат… Но ее пожертвования пропадали бесследно, и Нина ночами не могла уснуть, думая о том, что ей надо ограбить собственную кассу, добыть поддельные документы и отправиться в Петроград на поиски Клима.
2
Волга разлилась и затопила Ярмарку. Нина с дядей Гришей плыли на лодке между заколоченных торговых рядов. Мертвый город — загадочный и жуткий. Тишина вокруг такая, что слышен только плеск весел. Небо пронзительно-синее, воздух чистый — заводы стоят, да и печи мало кто топит.
Нина сидела на корме и с волнением вглядывалась в выцветшие за зиму вывески: «Товарищество российско-американской резиновой мануфактуры», «Музыкальная фирма Циммермана»… Не верилось, что совсем недавно здесь гуляла нарядная толпа, дамы с зонтиками выбирали персидские ковры и кружевные воротнички на выходные платья. Все было: хрустальный ряд, ягодный, меховой, жемчужный, галантерейный, мыльный… В Главном ярмарочном доме — ювелиры: от Фаберже до Лягутяева, с его уральскими самоцветами; дальше — Китайские ряды, Бразильский пассаж, мечеть с татарскими харчевнями, лоскутный ряд, иконный, хлебный, мясной, водочный… Большевики хотели все это уничтожить: советская власть и Ярмарка — понятия несовместимые.
Дядя Гриша уморился грести на ярком солнцепеке: на груди и под мышками его рубахи темнели пятна пота.
— С Ярмарки никогда товар полностью не вывозили, — отдуваясь, сказал он. — Больно дорого… Дешевле перетащить все в верхние комнаты да рассовать по тайникам — до следующего сезона. А чтоб воры не растащили, купцы вскладчину нанимали сторожей. Нам главное знать, где что лежит: сейчас охраны нет, а хозяева — кто арестован, кто в бегах.
Дядя Гриша уговорил Нину поехать с ним на добычу: ему кто-то доложил, что в игольном ряду есть лавка с неразграбленным тайником.
— Швейные принадлежности — первый товар на деревне, — сказал он. — За хорошую стальную иголку пять фунтов муки дают, а ножницы — и того дороже.
Нина сначала сопротивлялась:
— Дядь Гриш, это кража со взломом…
— Это самоснабжение, — рассмеялся он. — Нас правительство именно к этому и призывает.
В России расхищалось все: с дверей магазинов срывали пломбы, в вагонах просверливали стенки и полы. В монопольках муку держали на пару, чтобы она побольше весила; то и дело полыхали склады — перед ревизией служащие устраивали пожары. Апофеозом грабежа стали продотряды, которые советская власть направляла в деревни — отбирать у крестьян «излишки». Излишками считалось все — от хлеба в печи до семян.
Совестливые и щепетильные не могли позволить себе ничего, кроме горестных вздохов, а дяде Грише нужно было добывать деньги на восстание — любыми путями. Оставалось только удивляться, как быстро произошел сдвиг в головах: крали все, включая старую графиню Одинцову. Пару дней назад они с Фурией Скипидаровной утащили доску, оброненную на дороге красноармейским грузовиком, и премного были довольны своим преступлением.
В затопленной швейной лавке уже кто-то похозяйничал: двери были сорваны с петель, вокруг плавали щепа и обрывки бумаги. Дядя Гриша направил лодку прямо через выломанную витрину. Внутри — ничего, кроме пузырившихся рекламных плакатов на стенах.
Причалили к лестнице.
— Пойдем посмотрим, что наверху, — скомандовал дядя Гриша.
На втором этаже было пусто. Пахло отсыревшей штукатуркой и гнилым деревом, на потолке дрожали солнечные блики. Дядя Гриша прошелся взад-вперед по скрипучим половицам и начал простукивать стены. Но звук был глухой, самый обычный.
Нина поежилась — чужая лавка, пустой город…
— Пойдем, нет тут ничего.
Но дядя Гриша не сдавался:
— Мне верный человек сказал, что есть.
У стены стояла снятая с петель дверь — замок и ручки уже кто-то отвинтил. Дядя Гриша отодвинул ее:
— Сейчас еще этот простенок проверю.
Но и там ничего не оказалось.
— Вот черт…
Дядя Гриша отступил на шаг, задел ногой дверь, и та повалилась на пол. Тонкая фанера обшивки отскочила, и Нина ахнула: внутри все было заполнено коробочками с иголками.
— Я ж тебе говорил! — захохотал дядя Гриша.
Они перенесли добычу в лодку, но стоило им выплыть на Театральную, как со стороны Бетанкуровского канала появилась другая лодка.
— Стой! — заорали сидевшие в ней мужики. — Чего везешь?