Аргентинец
Шрифт:
6
Венчались в Георгиевской церкви — самой красивой во всем городе: легкой, кружевной, стоящей над волжским откосом.
Любочка смотрела на Клима, на Нину, наряженную в ее платье… Горькая нежность: она любила их обоих, несмотря ни на что.
Клим все-таки покорился ей, присмирел, признал ее главенство. Кто бы мог подумать, что ее детская мечта осуществится при таких обстоятельствах! Теперь он уже не воротил нос от Любочки и обращался к ней с почтением — настолько явным, что иногда ей делалось не по себе: вдруг он иронизирует? Но какая уж тут ирония, если он полностью от нее зависел!
Нину было по-настоящему жалко. За год она совершенно изменилась — не только внешне, но и внутренне. Совсем недавно это была изящная, деловитая молодая женщина, а сейчас Любочка видела перед собой угрюмого подростка, готового в любой момент запустить камнем в обидчика. Нина во всем видела признаки вражды и не верила никому, кроме своего старшего товарища, делившего с ней беды и хлеб. Она была ему предана и даже мысли не допускала о том, что он-то и тянет ее назад, что пристройся она в более надежные руки, ей не пришлось бы скрываться и голодать. Впрочем, чего уже там…
— Венчается раб Божий Климент рабе Божией Нине во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь…
Пропадут оба как пить дать.
После церкви отправились в подвальное советское учреждение за документом с печатью — советская республика признавала только гражданские браки.
— Мы с папой решили сделать вам свадебный подарок, — сказала Любочка Климу. — Он устроит тебя в газету — а это карточки и профсоюзный билет с правом обедать в Доме журналиста.
— Что для этого нужно? — спросил он.
— Напиши что-нибудь на пробу.
— В жанре «горячий призыв»?
— Вот-вот. Только не мудрствуй особо. Сейчас от журналиста не требуется повышать окупаемость газеты; нужно одно — нравиться губисполкому.
После долгих раздумий, редактуры и правок Клим принес Любочке статью:
— Вроде всё как положено: полная бессмыслица, слово «светлый» — три раза на один абзац, «товарищи» — четыре раза, «да здравствует» — пять раз. Восклицательных знаков — девять штук.
Товарищи работницы! Русская женщина, ты — самая свободная женщина в мире, твои права равные с мужчиной, ты имеешь право сама диктовать свои законы, сама идти рука об руку с товарищем мужчиной. Но товарищи! Мы еще скованы нашими предрассудками, мы не знаем, с какой стороны подойти к новой жизни. Не знаем, как начать нашу творческую работу, как дружно сговориться. Так, товарищи, мы дружной семьей соберемся на наши первые митинги, мы смело выскажемся.
Да здравствует светлая Коммуна! Вперед на дорогу, на борьбу за светлое будущее, за новое поколение! Да здравствует великий наш учитель Ленин! Да здравствуют славные борцы, да здравствует славная Красная армия, вскормленная грудью пролетарки! Вечная память нашим светлым погибшим борцам, положившим душу свою за лучшее будущее! Знайте, родные, мы с вами! Нас миллионы, мы еще вам принесем миллионы. Нам не страшны угрозы всего мира, там такие же пролетарки. Да здравствует мировая революция!
— Очень мило, — похвалила Любочка. — Тебя непременно возьмут в штат.
Глава 32
1
El cuaderno negro, черная записная книжка
Приметы времени:
Ворона обронила в Грузинском переулке кусок колбасы, и вот уже который день под окнами нашей редакции ватага ребятишек сидит и ждет повторения чуда.
Нижегородской Ярмарки более не существует: ее перевели на дрова. Она простояла ровно сто лет — немного для чуда света.
Я стал советским служащим и теперь имею право на классовый паек третьей категории: десять фунтов гнилой картошки в месяц — получение с баржи «Фридрих Энгельс», которая придет на следующей неделе. Впрочем, если Ока замерзнет, «Фридрих» отвезет мою картошку кому-нибудь другому.
«Нижегородская коммуна» выходит скромным тиражом когда в две, а когда в шесть тысяч экземпляров — зависит от наличия бумаги. Официально ею руководит Александра Савельева — необыкновенно заслуженная дама, принимавшая участие в октябрьском перевороте. Все о ней говорят, но никто ее не видит, так как товарищ главный редактор не спускается с кремлевского олимпа. Делами газеты заправляет ответственный секретарь Антон Эмильевич Шустер.
Журналистикой нашу работу не назовешь. Почти все, о чем надо бы писать, составляет государственную тайну, так что мы упражняемся в публикации декретов, призывов и ругани в адрес буржуазии.
Все новости поставляются из Петрограда по телеграфу в готовом виде; на нашу долю, помимо восклицательной мишуры, достаются письма рабочих и крестьян. Всех более-менее грамотных активистов большевики тут же забирают на партийную работу, так что местными корреспондентами становятся те, кто не очень твердо знает азбуку.
Письма трудящихся целиком на мне — я должен их редактировать, а когда нет подходящего материала, писать самостоятельно. Например, был у нас конкурс на лучший рассказ: я сам десять рассказов настрочил, сам выбрал чемпиона, сам себе приз выдал — подписку на «Нижегородскую коммуну».
В Германии и Австро-Венгрии — государственные перевороты, Брестский мир отменили, Антанта выиграла войну.
Мировая революция началась, близок час торжества социализма, — гласила наша передовица. — Мы не одни, с нами германская армия и германский пролетариат. Последний император в Европе свергнут, очередь за королями и президентами!
Дядя Антон подписывал передовицу в печать и плакал: все эти месяцы он верил, что немцы двинутся в глубь России и свергнут большевиков.
— Может, хоть Антанта нападет на нас? — вздыхал он. — Если бы хотела, она б давно напала… Курам насмех: высадили в портовых городах крошечные отрядики и делают вид, что воюют. А чехи и вовсе подались по домам. Хотя кто знает, чем все закончится? Колчак успешно продвигается на востоке, генерал Краснов на юге…
Я сделал недоверчивые глаза: «Быть не может!» — и дядя Антон в подробностях рассказал и показал на карте, какие деревни и города заняты белыми. Причем это были не старые противоречивые байки, которые доходят до населения через газеты, а самые свежие новости прямиком из штабов.