Аргонавты 98-го года
Шрифт:
– Теперь, я думаю, можно спрятать их, - говорит она, - этого достаточно на сегодняшний вечер.
Крупье протягивает ей обратно мешочек, пишет чек на ее выигрыш, и она уходит, счастливая, как дитя.
– Кто это?
– спрашиваю я.
– Это? Цветок. Красотка, не правда ли? Хотите познакомиться? Пойдемте в танцевальную залу.
Я снова встречаю юношу. Его капитал близок к истощению. Он занимает несколько сот долларов у меня.
– Еще одна ночь, - говорит он с горькой усмешкой, - и свинья снова отправится валяться в грязи. Они поймали вас тоже? О, господи!
Он удаляется нетвердой походкой. Потом из сверкающего тумана появляется Банка Варенья. Он смотрит на меня с тревогой.
– Бросьте это, старина, - говорит он, - пойдемте в мою хижину отдохнуть.
– Прекрасно, - отвечаю я.
– Еще только один стакан.
Еще один влечет за собой еще один. Бедный старый Банка Варенья! Это слепой, который ведет слепого.
Мошер преследует меня своей блестящей лысой головой и крысиными глазками. Он живет с маленькой девяносто пяти фунтовой женщиной, той, у которой копна волос.
О, я спустился в гадес жизни. Я пью и пью. Мне чудится, что я пью беспрестанно. Я редко ем. Я один из полдюжины «отчаянных». Весь лагерь говорит о нас. Мне кажется, что я веду галопом всю братию к гибели. Мне хотелось бы знать, что думает об этом Берна. Было ли когда-нибудь более щепетильное создание. Откуда в ней эта непреклонная гордость? Дитя горя! Она напоминала мне нежную китайскую вазу среди грубой мазни трактира.
Блудный Сын спешит в город, чтобы вразумить меня.
– Ты с ума сошел?
– кричит он.
– Мне безразлично, если ты строишь из себя осла, но сорить деньгами так, как это делаешь ты, просто отвратительно. Меня тошнит от этого. Возвращайся немедленно домой.
– Не хочу, - говорю я.
– Пусть я сумасшедший. Разве это не мои деньги? Я никогда не бесился до сих пор и я хочу наверстать потерянное, вот и все. Когда деньги выйдут, я брошу. Сейчас я наслаждаюсь жизнью. Не приходи, пожалуйста, отравлять мне ее своими наставлениями. Сколько веселого я прозевал, оставаясь добродетельным. Пойдем вкусить последнее слово человеческой мудрости - выпьем.
Он уходит, качая головой.
За него бояться нечего! Он, со своей солнечной улыбкой, заставит неудачу заплатить. Это катящийся камень, который, не покрываясь мхом, умудряется прильнуть к зелени на каждом повороте.
Я в ложе Гранд-Паласа. Заведение битком набито буянящими людьми и распутными женщинами. Я, в зените своего позора, покупаю вино направо и налево. Как ястребы на пир, они стремятся в мою ложу. Как мухи, слетающиеся на падаль, они жужжат вокруг меня. Вот что я думаю о самом себе - падаль.
Как я ненавижу себя! Но я вспоминаю о Берне и мысль эта подстрекает меня к новым безобразиям. Я буду продолжать, пока кровь и тело не смогут более выдержать этого, пока я не свалюсь на своем пути. Я знаю только, что должен как-то заставить ее сжалиться надо мной, должен разбудить в ней ангела-хранителя, живущего в каждой женщине. Только таким путем я могу сокрушить барьер ее гордости и оживить любовь, скрытую в ее сердце.
В ложе полдюжины девиц, собрание красоток, и я покупаю ящик вина для каждой, больше чем на тысячу долларов.
Затем настает последнее. Танцы начались. Мужчины в меховых шапках, непромокаемых пальто и моклоках, вальсируют с женщинами в парижских туалетах, сверкающих бриллиантами. Зал кишит людьми. При мне большой мешок в сто унций песка. Внезапно, с сумасшедшим криком, я рассыпаю его содержимое по залу. Ливень золотого дождя падает на женщин и мужчин. Поглядите, как они ползают за ним, животные, вампиры. Как они дерутся, толкаются и барахтаются, чтобы получить его. Как они визжат, вопят, бранятся. Это напоминает арену диких зверей. Это Пандемониум. О, как я презираю их! Горло мое сжимается, но - до конца! Я должен доиграть свою роль.
Повсюду среди этого безумного карнавала порока порхает силуэт Цветка, Цветка - с ее детским личиком ослепительной красоты, ее глазами цвета голубой эмали, ее круглыми атласными щечками. Какая разница с бледным исхудалым лицом Берны.
Во всем этом неистовом безумии, я все же, благодарение Богу, сохранил свою честь. Они обольщали меня, они старались заманить меня в свои комнаты; но последнюю минуту, когда нужно было войти, я отступал. Казалось, будто невидимая рука протягивалась поперек двери и загораживала мне вход.
Цветок также усиленно старалась соблазнить меня, и сопротивление только больше разжигало ее. Полудьявол, полуангел была Цветок; девочка по возрасту, но прискорбно умудренная; нежная сирена, когда ее ублажали, дьяволица в раздражении. Она избрала меня своей добычей. Она сражалась за меня. Она отогнала всех остальных девиц. Мы болтали вместе, пили вместе, вместе играли у столиков, но ничего больше. Она обольщала меня чарующими нежностями и соблазняла обворожительными ласками; но, когда я твердо противился ей, она приходила в ярость и осыпала меня гнустостями проститутки. Она была прекрасна, но рождена для зла. Никакие силы неба и земли не могли бы спасти ее. Но в своей скверне она была чистосердечна, естественна и невозмутима, как дитя.
Это происходило в одном из коридоров кафешантана в ранний утренний час. Место было безлюдно, покрыто следами ночных кутежей. Воздух был нечист и из игорных зал снизу поднимались вверх крики игроков. Мы были там, наверху, Цветок и я. Я находился в странном состоянии духа, граничащем с бредом. Я чувствовал, что не могу больше выносить этой скачки. Что-то должно случиться, и скоро. Она обвила меня руками. Я чувствовал, как ее щека прижималась к моей. Я видел, как поднималась и опускалась ее грудь.