Аргонавты 98-го года
Шрифт:
Человек в грязном парусиновом костюме и моклоках [3] вышел в круг. Его волосы были длинны и всклокочены. Неровная борода растрепана. Он неистово плясал и в глазах его сверкал огонь дикого возбуждения. Он выглядел так, как будто не принимал ванны целые годы, но и тут я не мог уловить гадливости на лице красивой брюнетки, с которой он вальсировал. Они танцевали танец за танцем в объятьях друг друга.
– Это «прожигатель», - сказал юноша.
– Он только что прибыл из Доминиона с сотней унций, и ему не хватит этого на одну ночь. «Янтарь» здесь все у него подцепит. Она не позволит другим девицам даже подойти близко. Это ее добыча.
3
Индийские мешки для ног из моржовой кожи и котика.
Между танцами мужчины наведывались в бар, угощая своих дам напитками. Все они одинаково легко и доверчиво бросали свои мешочки хозяину бара, который отвешивал цену. Танцы были очень коротки, а возлияния очень часты.
Веселье становилось все разнузданнее и разнузданнее. Запах пачулей смешивался с запахом съестного и испарениями алкоголя. Мужчины, обливаясь потом, кружились в неистовом водовороте. Некоторые из них танцевали прекрасно, некоторые просто топтались на полу. Девицам это было все безразлично. Они были очень мускулисты и приучены к напряженным усилиям новичков. После визита в заднюю часть бара они возвращались обратно в зал, облизывая губы, и начинали плясать с новой энергией.
Теперь не было надобности просить толпу. Волна возбуждения, казалось, затопила всех. Теперь они требовали танцев. «Прожигатель» гикал и прыгал галопом в то время как Янтарь спокойно лавировала с ним через толпу вальсирующих. Певичка по прозвищу Нелли-нажми-кнопку разговаривала с высоким человеком с белокурыми усами.
Вдруг она остановила его и направилась через зал к нам. Она подошла к юноше. Ее красивые темные волосы были разделены посредине и приподняты за ушами. В ее больших, голубых, как фиалки, глазах лежало выражение, от которого лихорадочно забился бы пульс у святого. Она заговорила с юношей с особенно обворожительной улыбкой.
– Послушайте, милый, не хотите ли пойти потанцевать со мной тустеп? Я смотрю на вас уже полчаса и жду, чтобы вы пригласили меня.
Юноша советовал мне: «Если какая-нибудь из них станет приглашать вас, пошлите ее к черту». Но теперь, при взгляде на нее, его мальчишеское лицо загорелось.
– Я не танцую, - сказал он мужественно.
– О, пойдем, - просила она, - право, голубчик, я прогнала другого кавалера ради вас. Вы не откажете мне, не правда ли? Пойдем, только разок, миленький.
Она держала лацканы его пиджака и мило тянула его вперед. Я видел, как он кусал губы в замешательстве.
– Нет, благодарю, мне очень жаль, - бормотал он.
– Я не умею танцевать. К тому же у меня нет денег.
Она сделалась еще более ласковой.
– Не беспокойтесь о монетах, душечка. Ну, потанцуйте со мной. Не отказывайте мне, вы мне так нравитесь; пойдемте же, только один круг.
Я следил за лицом юноши. Его глаза заволоклись от волнения и я понял психологическую подкладку этого. Он думал:
«Только один тур. Это не может повредить. Несомненно, я достаточно тверд, чтобы остановиться, когда надо. О, господи, как будет приятно снова обнять рукой талию женщины. Один вид их уже так сладок мне. Конечно, это пустяки. Один круг, и я стряхну ее и пойду домой».
Это колебание было роковым для него. Неодолимым магнетизмом юношу влекло к этой женщине, занятием которой всегда было обольщать и распалять. Она покорила его своей силой сирены, как покорила многих других, и на лице ее сияло торжество, когда она уводила его. Бедный юноша! Когда танец окончился, он не пошел домой и не «стряхнул» ее. Он протанцевал еще один крут, потом еще один, потом еще, и еще. Возбуждение начинало окрашивать его щеки, вино зажигало дикие огни в его глазах. Стоя в одиночестве, я старался привлечь его, оттянуть обратно. Но он больше не замечал меня.
– Я не вижу сегодня Мадонны, - сказал маленький субъект в очках. Он, почему-то, напоминал мне репортера.
– Ее нет, - сказала одна из девиц.
– Она не работает, потому что больна. Во всяком случае, она не особенно охотно занимается делом. Она как будто не слишком-то легко привыкает к этому. Она странная, бедняжка!
Они беззаботно начали говорить о других вещах, в то время как я стоял, едва переводя дыхание, с остановившимися глазами и тоской в сердце. Винный угар рассеялся, оставив после себя угрюмый измученный человеческий обломок, разочарованный и несчастный до края - чего? Я содрогнулся. Огни внезапно показались мне тусклыми и мрачными. Зал мишурным, вульгарным, дешевого вкуса. Женщины, за минуту перед тем представлявшиеся мне олицетворением изящества и очарования, превратились в раскрашенных кривляющихся одров, а их соблазнительный смех в гримасу бесстыдного порока.
Я стал проталкиваться к двери и остановился там, дрожа и качаясь, не знаю от вина ли или от слабости. На горланящей и пылающей улице до меня долетали хриплые голоса игроков, пляшущие звуки оркестров, треск костяных шаров, щелканье пробок, грубый животный смех людей, визгливое пустое хихиканье женщин. День и ночь игра длилась без устали, игра, игра в обирание.
Я был на краю водоворота. Воспоминание о Гленджайле, смех серебристо-чешуйчатого моря, здоровые молодые рыбаки с их честными глазами, сельди, сверкающие, как драгоценности в коричневых сетях, женщины с круглыми пышущими здоровьем щеками и материнским взглядом. О, Родина, не можешь ли ты спасти меня от этого с твоим миром и тишиной?
И когда я стоял там, полный скорби, робкая маленькая рука тронула мое плечо.
Глава V
Я смотрел на нее, а она на меня, и мне кажется, ни один из нас не проявил при этом никакого волнения. А между тем оба должны были быть бесконечно взволнованы. В ней произошла перемена, печальная, горькая перемена. Вся прежняя прелесть осталась, та трогательная прелесть, которая заставила рудокопов прозвать ее Мадонной, но, увы, навсегда поблек душистый цветок девичества. Ее бледность была чрезмерна и нежность исчезла с ее лица, оставив на нем только черты страдания. Горе зажгло в ее серых глазах духовный светоч, сияющий бесслезный блеск. О, как безмерно тяжела была для меня эта перемена!
Она смотрела на меня долгим и ровным взглядом, в котором я не мог заметить ни любви, ни ненависти. Ясные серые глаза были чисты и равнодушны, а сжатые, скорбные губы не дрожали. И, глядя на нее, я чувствовал, что прошлое никогда не вернется. Ее губы зашевелились.
– Как вы изменились.
– Да, Берна, я был болен. Но вы, вы тоже изменились.
– Да, - произнесла она медленно, - я была мертва.
В ее голосе не слышалось дрожи, никакого трепета. Это был голос человека, отказавшегося от всякой надежды, голос вышедшего из могилы. На этом холодном лице-маске я не мог заметить никакого отблеска прежней радости, радости тех времен, когда цвели дикие розы. Мы оба молчали, два жалких холодных существа, в то время как вокруг нас жужжал и волновался вопящий бедлам искателей наслаждений.