Аргонавты 98-го года
Шрифт:
– Да, надеюсь. Это сделала жизнь, страна. Жестокая жизнь и жестокая страна.
– Почему ты не уезжаешь?
– Не знаю, не знаю. Я постоянно строю планы на счет отъезда, но в это время что-нибудь подворачивается, и я опять откладываю его на некоторое время. Я думаю, что мне следовало бы уехать, но я связан делами приисков. Мой компаньон отправился на Восток и я обещал ему остаться и следить за работами. Я делаю деньги, видишь ли.
– А не жертвуешь ли ты на это свою молодость и здоровье?
– Не знаю, не знаю.
На его открытом лице появилось выражение глубокого удивления, мне же было почему-то очень не по себе. При всей своей радости, я чувствовал какую-то тревогу, даже страх. Как раз теперь я не хотел, чтобы он приехал и застал меня таким образом. Я не был готов к встрече с ним. Я предполагал, что это выйдет иначе.
Он пронизывал меня ясным проницательным взором. На мгновение его глаза, казалось, сверлили меня, затем с молниеносной быстротой очарование снова вернулось на его лицо. Он засмеялся своим звонким смехом.
– Видишь ли, мне надоело слоняться по старому дому. Дело теперь хорошо налажено. Я скопил немного денег и решил, что могу позволить себе маленькое путешествие. Вот как я попал сюда, чтобы повидать своего странствующего брата и его волшебный Север.
Его взгляд бродил по комнате и вдруг упал на кусок вышивки. Он слегка вздрогнул, и я увидел, как сощурились его глаза и сжался рот. Его взор перешел на пианино с этажеркой для нот. Он снова посмотрел на меня, удивленным, недоумевающим взглядом… Он продолжал говорить, но в его манерах чувствовалась некоторая принужденность:
– Я намерен пробыть здесь около месяца, а потом хочу забрать тебя с собой. Вернись домой и нагуляй немного прежних красок на щеки. Эта страна не по тебе, но мы живо поправим дело… Мы заставим тебя опять вспенивать пруды с форелями и бродить с ружьем среди вереска. Ты помнишь, как - упррр!
– поднимались тетерева из-под самых ног? Их развелось очень много за последние два года. О, мы снова воскресим доброе старое время. Ты увидишь - мы живо поправим тебя.
– Ты очень добр, Гарри, что так заботишься обо мне. Но я боюсь, боюсь, что не могу поехать именно теперь. У меня так много дел. На меня работают тридцать человек рабочих. Я должен остаться.
Он вздохнул.
– Что ж, если ты останешься, я останусь также. Мне не нравится твой вид. Ты слишком много работаешь. Может быть, я смогу помочь тебе.
– Прекрасно, хотя я боюсь, что это покажется тебе отвратительным. Никто не остается здесь на зиму, если имеет возможность избежать этого. Но первое время это заинтересует тебя.
– Да, я думаю.
– И снова глаза его устремились на кусок вышивки, натянутой на маленьких пяльцах.
– Как бы то ни было, я ужасно рад видеть тебя, Гарри. Не стоит говорить, слова не могут выразить таких вещей между нами. Ты знаешь, что я думаю. Я рад видеть тебя и постараюсь сделать твое пребывание как можно приятнее.
Между занавесями, закрывавшими дверь в спальню, я видел Берну, стоявшую без движения. Я старался угадать, видит ли он ее также. Его глаза последовали за моими. Они остановились на занавесях и строгое суровое выражение снова появилось на его лице. Но он опять прогнал его улыбкой.
Я встал. Я не мог больше откладывать.
– Извини меня минутку, - сказал я, и, раздвинув занавески, вошел в спальню.
Она стояла там, белая до губ и дрожащая. Она жалобно посмотрела на меня.
– Мне страшно, - пробормотала она.
– Будь мужественна, маленькая, - сказал я, увлекая ее вперед. Затем я одернул занавеси.
– Гарри, - сказал я, - это - это Берна.
Глава XIX
Гарри, Берна - они стояли лицом к лицу, наконец. Я давно уже рисовал себе эту встречу и желал ее, хотя и страшился. Теперь она произошла совершенно внезапно.
Девушка овладела собой, и я должен сказать, что она держала себя хорошо. В обтянутом простом белом платье ее фигура была стройно-грациозна, как у лесной нимфы, а прелестная посадка головы напоминала лилию на стебле. Белокурые волосы были откинуты назад изящными волнами с красивого лба и, когда она смотрела на моего брата, в ее взоре были гордость и достоинство.
А Гарри - его улыбка исчезла. Лицо было холодно и строго. В его обращении чувствовалась явная враждебность. Он, несомненно, видел в ней существо, губившее меня, вредно влиявшее, неоспоримый обвинительный акт греха и преступления против меня. Все это я прочел в его глазах; но Берна подошла к нему с протянутой рукой.
– Здравствуйте! Я так много слышала о вас, что мне кажется, будто я знаю вас давно.
Она была так привлекательна. Я заметил, что он застигнут врасплох.
Он взял маленькую белую руку и посмотрел с высоты своего великолепного роста в милые глаза, глядевшие на него. Он поклонился с ледяной холодностью.
– Я очень польщен, что мой брат говорил вам обо мне.
Он бросил на меня мрачный взгляд.
– Садись, Гарри, - сказал я.
– Мы с Берной хотим побеседовать с тобой.
Он подчинился, но неохотно. Мы уселись втроем и тяжелая принужденность водворилась между нами. Берна нарушила молчание.
– Как вы проделали путешествие?
Он проницательно посмотрел на нее. Он увидел простую девушку, скромную и милую, смотревшую на него с лестным интересом.
– О, не плохо. Хотя проезжать по шестидесяти миль в день на трясущейся телеге - несколько однообразно. Станционные дома, однако, в общем очень приличны, хотя в некоторых местах отвратительны. Тем не менее это было все ново и интересно для меня.
– Вы пробудете с нами некоторое время, не правда ли?
Он удостоил меня новым угрюмым взором.
– Это будет зависеть… я еще не решил окончательно. Я хочу увезти с собой домой Этоля.
– Домой?
– в ее голосе послышалась патетическая спазма. Глаза ее окинули маленькую комнату, которая была «домом» для нее.
– Да, это будет очень хорошо, - пробормотала она. Затем мужественным усилием она начала оживленный разговор на тему о Севере. Он слушал ее напряженно, с очевидным любопытством. Его враждебность постепенно уступала место вниманию.