Архаические развлечения

Бигл Питер Сойер

Голос Джулии, когда она ответила Зие, немного дрожал, но слова были быстры и отчетливы.

– Вы сказали, что большинство людей владеет хотя бы малой магической силой. Моей, если она у меня есть, я обязана бабушке. Она родилась на острове, который называется Хатидзе и совсем не знала английского, я, когда была маленькой, разговаривала с ней по-японски. Я не знала, что это японский, для меня это был язык, на котором говорим мы с бабушкой. Я помню, как она выводила моих родителей из себя, рассказывая мне действительно страшные истории о разных богах – о «ширеи», о «мюен-ботоке», и о голодных духах, о «гаки». И еще «икиро», эти хуже всего, потому что они – души живущих,

и если в тебе достаточно злобы, ты можешь посылать их, чтобы они убивали людей. Я больше всего любила истории про «икиро», потому что мне после них снились совершенно жуткие сны.

Зия кивала, словно старуха, задремавшая у елки, на которой уже оплывают свечи.

– И о богинях – Мариситен, Сенген, богине Фудзиямы. Бабушка рассказывала тебе о Сенген?

– Конохара-сакуя-химэ, – негромко пропела Джулия. – Она говорила, что это значит «Сенген, сияющая подобно цветам на деревьях». И Юки-Онна, Госпожа Снегов. Мне она казалась прекрасной, хотя и была воплощением Смерти.

Она помедлила, но Зия ничего не сказала, и Джулия, глубоко вздохнув, добавила:

– И Каннон. Особенно Каннон.

– Гуань-инь, – промурлыкала Зия. – Авалокитешвара. Одиннадцатиликая, тысячерукая, с головою коня, Каннон Милосердная.

– Да, – сказала Джулия.

Брисеида плюхнула тяжелую голову на колено Фаррелла, и он погладил ее, печально и язвительно утешив себя тем, что хоть ей от него есть польза. Джулия продолжала:

– Я совсем этого не помню, но каким-то образом бабушка посвятила меня Каннон. Маленькая приватная церемония, на которой нас было только двое. В самый разгар ее появился отец и, насколько я могу догадываться, полез на стену. Я не знаю подробностей. Мне было от силы пять-шесть лет.

Черное пламя почти совсем погасло. Только и оставалось свету в давящейся тенями гостиной, что от сердитых бронзовых масок и, как ни странно, от гибнущего, покрытого шрамами лица Мики Виллоуза.

– Определенно я знаю только одно – став немного старше, я уже почти не виделась с бабушкой. Японский я очень скоро забыла, и бабушку забыла тоже. Она умерла, когда мне было восемь лет. Ее похоронили на Хатидзе.

Сразу две тени впились в колени Фаррелла не оставляющими следов льдистыми зубками. Он шуганул их, но следом уже подползали другие, бесформенно агрессивные, как японские духи Джулии. Зия спросила:

– Ты когда-нибудь задумывалась, зачем она сделала это, зачем сочетала тебя с Каннон.

– Я не знаю. Может быть, она надеялась, что я когда-нибудь стану буддийской монахиней.

Зия покачала головой, еще не дослушав ответа Джулии.

– Твоя бабушка была очень мудрой женщиной. Она не могла представить, какой ее дар способен помочь тебе выжить в этой стране, уже начинавшей отнимать тебя у нее, но она знала, что любой человек нуждается прежде всего в милосердии, – она повернулась, чтобы долгим взглядом окинуть лежащего Мику Виллоуза, и почти беззвучно что-то сказала ему по-арабски. Фаррелл не сомневался, что она повторила свои последние слова: прежде всего в милосердии.

– Ну хорошо, – сказала она и одним удивительным движением распрямилась, хлопнула, отгоняя тени, в ладоши, прикрикнула на маски: «А ну-ка угомонитесь!» – те, впрочем, не удостоили ее никакого внимания – и торжественно проделала три полных оборота, будто укладывающаяся спать Брисеида. Фаррелл с Джулией, приоткрыв рты, уставились на нее, а она, увидев их лица, рассмеялась.

– Ни волшебства, ни чуда, – сказала она. – Всего-навсего старуха, пытающаяся как следует уравновесить свою шаткую персону. То, что мы собираемся сейчас

проделать, совершенно безумно и безумно опасно, так что я думаю, нам следует покрепче упереться ногами в пол.

Джулия сказала:

– Джо, ты бы лучше ушел. Ты не обязан здесь находиться.

– Катись ты к свиньям, Джевел, – обиженно и сердито ответил он. Его голос заставил маски ненадолго умолкнуть, а Джулия дотронулась до него и сказала:

– Прости.

– Поймите меня, – внезапно заговорила старуха, и хриплый голос ее прозвучал так страшно, что гостиная мгновенно очистилась от теней, и Фаррелл различил далекие, благословенные очертания стульев и шахматных фигур. Зия продолжала: – Я делаю это не для кого-либо из вас и даже не для него – не для них – не из тщеславия, как я сказала вам прежде. Я делаю это, потому что мне стыдно, потому что я с самого начала знала, что происходит, и не вмешалась, не решилась выйти из дома. Я могла бы призвать его сюда, ко мне, но и тут боялась, что меня уничтожат, если я попытаюсь освободить его и не сумею. И я ничего не сделала за эти два года, пока не настала сегодняшняя ночь.

Фаррелл так и не обрел потом уверенности – действительно ли он предпринял робкую попытку протеста еще до того, как Зия яростно оборвала его:

– Разумеется, я отвечаю за это! Я обязана следить, чтобы исполнялись определенные законы, чтобы определенным вратам было дозволено открываться только в одну сторону. Какой бы усталой, слабой или испуганной я не была, в этом по-прежнему мое назначение. Вы, настаивая на том, чтобы помочь мне, делаете это из невежества, поскольку не можете даже вообразить, чем рискуете. Но я, я делаю это потому, что мне стыдно.

Джулия спросила:

– Вы думаете, Каннон придет? Что я должна делать? Как мне призвать ее?

– Забудь про Каннон, – ответила Зия. – Призывай свою бабушку.

Зия не шутила насчет равновесия, она велела Джулии и Фарреллу ухватиться друг за дружку в темноте гостиной и держаться покрепче, как если б они ехали в вагоне подземки. Она даже прислонила Мику Виллоуза к стенке камина и проверила, насколько он прочно сидит, прежде чем повернуться к ним и еще раз сказать: «Ну хорошо». Они встали вокруг Мики Виллоуза, рядом с котором сидела, дрожа, Брисеида (рука Зии держала собаку за мех на шее). Мика обнял лапу Брисеиды рукой, снизу вверх оглядел обступивших его людей и сказал:

– Обречены, вашу мать. Пресвитер Иоанн знает.

Долгое время ничего не происходило.

Сначала к великой радости Фаррелла вернулся звездный свет. Фаррелл решил, что уж на этот-то раз он будет глядеть в оба, чтобы понять, действительно ли свет истекает из Зииных волос или источником его служит нечто, находящееся вне гостиной. Но когда свет возник, он просто возник, заставив гостиную оторваться от своего основания и поплыть, а Фаррелл был слишком счастлив, чтобы предпринимать что-либо – он лишь прошептал: «Добро пожаловать» – и стиснул ладонь Джулии. Свет растекался вокруг, наполняя гостиную ароматом цветов – плюмерия, боги пахнут, как плюмерия на Гавайях – заставляя Фаррелла вспомнить Сенген, прекрасную, как деревья в цвету. Мика Виллоуз или царь, запрятанный внутрь него, снова начал постанывать в предчувствии непостижимого ужаса, и Фаррелл успел подумать: и вот так же каждый раз чувствует себя Эгиль Эйвиндссон? Далеко-далеко от них всходил, подобно луне, лик Зии: золотистый и утомленный, обретший под ударами бессчетных камней, которыми его осыпали, человеческую красоту.