Архимед Вовки Грушина

Сотник Юрий Вячеславович

— «Председателю совета пионерлагеря Трикотажной фабрики № 2.

Нота

Многоуважаемый председатель совета лагеря!

Вот уже три дня, как среди трикотажей распространяются ложные слухи о том, что карбиды живут в своем лагере, „как растения мимозы в ботаническом саду“: не умеют бегать, не знают, что такое военная игра, и купаются только в таких местах, где глубина не больше тридцати сантиметров. Отважные карбиды возмущены подобной клеветой и посему считают себя с завтрашнего дня, с пятого июня 1940 года, в состоянии войны со страной трикотажей. Условия войны Вам известны…»

Миша читал, но никто не слушал его. Вытаращив глаза, все смотрели на левую ногу председателя: из короткой штанины его трусов медленно выползала… белая крыса.

— «Благоволите… благоволите принять, уважаемый председатель, мои заверения в глубочайшем к Вам…»

Крыса плюхнулась животом на землю, расставив короткие лапы. И в ту же секунду отчаянный визг раздался над линейкой. Два трикотажа, сбитые с ног, покатились на землю. Чья-то фигура мелькнула над забором и скрылась за ним. Начался переполох. Полторы сотни галдящих ребят окружили председателя совета.

— Пустите-ка! В чем тут дело? Бурлак, что произошло?

Расталкивая ребят, к Бурлаку подошел старший вожатый.

— Ни в чем не дело! — бормотал председатель. — Я ее просто сунул за пазуху, а она — в трусы и на землю… А эта чего-то испугалась.

— Таня! — позвал вожатый.

Над забором показалась забинтованная Танина голова на тонкой шее. Она угрюмо уставилась на вожатого.

— Чудачка! Чего испугалась? Иди сюда!

— Не пойду, — ответила Таня.

Босоногие трикотажи запрыгали и захихикали:

— Трусиха! Крысы боится! От крысы удрала!

— Да, боюсь, — ответила Таня. — Петр Первый храбрым человеком был, а тараканов боялся.

Вожатый поднял крысу и показал ее Тане:

— Ну, Петр Первый, я ее уношу. Иди сюда!

С кислыми лицами пустились карбиды в обратный путь. До калитки их провожали веселые трикотажи:

— С самим Петром Первым завтра воюем!

— Пусть крыса нас сторожит! Ни один карбид не тронет!

До лесу за ними бежал какой-то маленький мальчишка.

Приплясывая, он пищал:

— Петр Первый, а Петр Первый! Петр Первый, а Петр Первый!

В лесу Леня стукнул мальчишку барабаном по голове, и тот, удовлетворенный, побежал домой.

— Оскандалились, — проворчал барабанщик. — Тоже еще, звеньевая! Крыс боится!

— Что-о? — Таня сразу остановилась и повернулась к нему. — Что ты сказал?

Крепкий, коренастый Леня молча попятился.

— А ну-ка перепрыгни!

Дорогу пересекала глубокая канава, через которую был переброшен мостик. Леня пробормотал:

— Охота была ноги ломать!

Таня сошла с дорожки, разбежалась и, перелетев через канаву, упала на противоположной стороне.

Больше никто не роптал на звеньевую. Шли молча и быстро. Впереди было еще одно очень важное дело.

* * *

Настала ночь. Заснули трикотажи в своей даче с остроконечными башнями, погасли огни в деревенской школе, где жили карбиды. Яркая кособокая луна поползла по мерцающему небу, и верхушки деревьев в маленьком лесу засветились голубоватым светом.

Внизу под деревьями было темно и тихо. Осторожно, в молчании пробиралась сквозь заросли пятерка разведчиков. Таня шла впереди, держа подмышкой фанерный ящик с самодельным телеграфным аппаратом. Вава несла рюкзак с провизией, а ее брат Дима, такой же маленький и курчавый, как она, крепко прижимал к себе четвертную бутыль с кипяченой водой. Сзади всех двигались Боря и Леня. Согнувшись и сдержанно кряхтя, они тащили большую катушку с проводом. Катушка медленно вертелась, чуть поскрипывая в ночной тишине, и черный саперный провод ложился на мокрую от росы траву.

Шли очень медленно. Трудно было итти. Ветки цеплялись, невидимые коряги хватали за ноги, какие-то прутья больно хлестали по головам. Крохотный лесок, такой уютный днем, теперь топорщился, глухо ворчал сухим валежником под ногами и не хотел пропускать.

Ободранные, исцарапанные, они вышли из леса на край маленького оврага, на дне которого журчал ручей. Сразу же за оврагом возвышался холм. На вершине его, четко выделяясь на мерцающем небе, чернели три столба от сгоревшей сторожки и двускатная крыша заброшенного погреба.

Таня спустилась в овражек и перешла по камням ручей. За ней пошел Дима. Он стал на камень посредине ручья, выбирая, куда бы шагнуть дальше, но вдруг зашатался, согнулся и быстро выпрямился. Раздался звон. Дима, опустив руки, застыл на камушке.

— Разбил! — тихонько вскрикнула Таня.

— Упала, — ответил Дима.

— Шляпа!

Карбиды шопотом стали бранить Диму. Потом Боря сказал, что нужно сходить в лагерь и принести другую бутыль.

— Ну да еще! — рассердилась Таня. — Будем всю ночь взад-вперед бегать! Пошли!

Они переправились через ручей, взобрались на освещенную луной вершину холма и остановились там, молчаливые, — настороженные. У мальчиков были низко надвинуты на лбы кепки и у всех подняты воротники пальто.

За холмом тянулась поляна, голубая от лунного света. В дальней стороне ее, окруженный с трех сторон темными соснами, белел дом трикотажей. Боря зачем-то снял кепку. На его макушке, как острое перо индейца, торчал одинокий прямой вихор.

— Спят и не знают, что мы им готовим, — прошептал он.