Архипелаг Исчезающих Островов
Шрифт:
Наверное, помощник классных наставников подпрыгивал на месте, чтобы согреться. Мороз хватал его за ноги, и он быстро отдергивал их, будто обороняясь от собак.
Попрыгай, попрыгай!..
Имя-отчество помощника классных наставников было Ефим Ефимович, но дети и взрослые звали его сокращенно Фим Фимычем. О, если бы можно было укоротить и самого его, как сделали это с именем-отчеством!.. Я никогда, ни до того, ни после, не видел таких длинных людей. Он выглядел именно длинным, а не высоким, потому что плечи его были необыкновенно покаты и узки. На
Во взгляде его было что-то больное. Говорили, что в жизни ему не повезло и он вымещает это на учениках. Замечали: чем способнее, инициативнее, талантливее ученик, тем больше придирается к нему Фим Фимыч.
В обязанности Фим Фимыча входило следить за тем, чтобы, встречаясь на улице с педагогами, ученики приветствовали их согласно ритуалу (полагалось не просто козырнуть, а, плавно отведя фуражку в сторону, вполоборота повернуться к приветствуемому, причем желательно – с улыбкой). Он должен был также пресекать всякую школьную крамолу. Можно было почувствовать на затылке сдерживаемое дыхание и увидеть, как через плечо простирается к тетрадкам длинная рука: а не малюешь ли ты карикатуру на инспектора или на самого Фим Фимыча?
Нужное и важное дело – поддержание в училище дисциплины – превращалось в унизительную слежку.
Видно, рамки своих обычных обязанностей показались Фим Фимычу тесны. Он взялся следить не только за учениками, но и за учителями.
С нами он стал подозрительно ласков. Как-то даже назвал “милыми мальчиками”. Это было, конечно, неспроста.
Но что это означало, ни я, ни Андрей не понимали.
Мы многого не понимали. Главное, совершенно не представляли себе, что в борьбе, которую против Петра Ариановича вели его враги, играем самую незавидную, самую жалкую роль, именно – роль приманки.
Много беспокойства доставлял нам также Союшкин.
Сейчас я уверен, что он не был доносчиком и шпионом, хотя на протяжении многих лет не сомневался в этом. Тогдашнее поведение нашего первого ученика можно объяснить проще.
Союшкин был самолюбив и обидчив. Между тем получалось так, будто его выбросили из игры.
Давно уже само собой прекратилось “оттеснение учителя на север”. Это было ни к чему. Приглашение к географической карте перестало пугать. В классе, однако, стало известно, что мы со Звонковым вхожи к учителю в дом. Мне бы Союшкин еще простил – как-никак, я “знал Майн-Рида на зубок”, – но почему Звонков?..
Подталкиваемый завистью и любопытством, Союшкин принялся набиваться к нам в товарищи. Мы с Андреем отклонили эти домогательства и после этого стали перехватывать на уроках географии его угрюмые и обиженные взгляды.
В классе не любили Союшкина.
Разные бывали первые ученики. Некоторые становились ими благодаря своим способностям и трудолюбию, другие – в мое время их было большинство – брали зубрежкой. Зубрежка в нашем училище поощрялась.
Союшкин, например, никогда не вдумывался в смысл того, что заучивал. Он был безнадежный, скучнейший зубрила. Ни проблеска мысли не проявлялось
Кроме того, Союшкин был тихоня. Он и ходил как тихоня: семенил бочком по коридору, держась у стены, чтобы не дали подножку или не вытолкнули на середину.
Странно, что я не запомнил в детстве его лица. Мне оно представляется теперь таким, каким мы видели его с Андреем много лет спустя, – торжественно-снисходительным, с какой-то приклеенной улыбкой, всплывающим, как луна, над огромным письменным столом…
Толчок событиям дал скандал в Летнем саду. Виновником скандала был мой дядюшка.
Сад располагался через три улицы от нашего дома. Андрей и я частенько убегали туда по вечерам. Внутрь, понятно, нас не пускали, и мы пристраивались у щелей в заборе, как у наблюдательных пунктов.
Зрелище, открывавшееся глазам, за отсутствием других развлечений могло показаться интересным.
По аллеям, тускло освещенным висячими лампами, как заводные, двигались пары. Слышались шарканье ног, смех, деланно веселые голоса.
Против главной аллеи возвышалась “раковина”, где солдаты местного гарнизона с распаренными лицами, шевеля усами, дули в трубы. Вальс “Ожидание” сменялся звуками марша лейб-гвардии Кексгольмского полка, а затем подскакивающими взвизгами “Ойры”.
Поодаль, в глубине сада, находится ресторан, рядом – бильярдная. Оттуда обычно доносились хлопанье пробок, стук шаров и неразборчивые выкрики.
В тот воскресный вечер в бильярдной было более шумно, чем всегда. Вскоре туда с обеспокоенным лицом пробежал распорядитель.
Скандалы случались в Весьегонске не часто. Заинтересованные событием, мы перешли из галерки в партер, то есть попросту перемахнули через забор.
Толпа жестикулирующих людей, бесцеремонно расталкивая гуляющих, покатилась от бильярдной к выходу. До нас донеслось:
– Полегче, полегче! Уберите руки, вам говорят!..
– Ну бросьте, стоил ли, бросьте…
– Скорей наш город с места сойдет!..
– Да бросьте же, бросьте, господа!..
На секунду мелькнула крылатка учителя, за ней багровая лысина моего дядюшки, вся в испарине, а вокруг колыхались фуражки с кокардами и соломенные шляпы-канотье, довольно быстро подвигавшиеся к выходу.
Обиженные голоса, хохот, чье-то однообразное: “Да бросьте же, бросьте, господа!” – удаляясь, стихли наконец, и цветастая, шаркающая ногами карусель возобновила свое движение.
Много позже я узнал, с чего все началось.
Иногда, чтобы размяться, Петр Арианович игрывал на бильярде.
Он заканчивал партию с молодым фельдшером, когда в бильярдную, ввалился дядюшка. Его сопровождали приятели, “Рыцари Веселой Утробы”, все в достаточно приподнятом настроении.
– Чур, чур! – закричал дядюшка с порога бильярдной. – Следующую партию – со мной! Согласны?
Петр Арианович отклонил предложение.
– Почему? – поразился дядюшка, с аффектацией откидываясь назад.