Архипелаг Исчезающих Островов
Шрифт:
А главное – лед этот был чертовски крепок. В старом, многолетнем льде очень мало солей, поэтому он значительно прочнее молодого, годовалого, и возни с ним куда больше.
Все свое искусство, весь свой опыт “ледового капитана” пришлось пустить Федосеичу в ход, чтобы провести ледокол через новое препятствие, не повредив лопасти винта. Правда, мы захватили с собой и везли в трюме запасные лопасти, но насаживать их в теперешних условиях было бы нелегко и отняло бы очень много времени.
Гребной винт – это “ахиллесова пята” ледокола, его наиболее слабое и уязвимое место. Немало мог бы рассказать об этом Степан Иванович, поднявшийся на мостик, чтобы “проведать” нас, и неодобрительно поглядывавший на теснившиеся вокруг корабля льдины,
Ведь наш парторг – сибиряковец. Он был на знаменитом ледокольном пароходе “Сибиряков”, когда тот совершал свой исторический рейс из Архангельска во Владивосток в одну навигацию. Под конец плавания, в Чукотском море, то есть на самом пороге Берингова пролива, произошла авария. Обломался конец гребного винта и пошел ко дну. Сибиряковцев вывезла русская смекалка. Они использовали шесть больших брезентов, которыми прикрывались трюмные люки, и поставили их вместо парусов. Так, под парусами, легендарный ледокольный пароход прошел последние сто миль, отделявшие его от цели – выхода в Тихий океан…
Впрочем, тактичный Степан Иванович понимал, что упоминание о потере гребного винта было бы сейчас некстати. Это означало бы – “говорить под руку”.
Широкие плечи рулевого были неподвижны, но спицы штурвала так и мелькали в его проворных, сильных руках. Капитан менял курс почти ежеминутно. “Курсовой двадцать!” – негромко бросал он рулевому, не отводя взгляда от наплывающих на нас полей. “Курсовой тридцать пять!”, “Курсовой пять!”
Я диву давался, слушая его команду. Почему Федосеич повернул вот в это разводье, а не в другое, соседнее? То было даже шире и не так уводило от нашего генерального курса – норд-ост. Но не полагается давать капитану советы на мостике.
Мы продвигались узким каналом несколько десятков метров, и я убеждался, что Федосеич был прав. Именно это разводье выводило нас из скопления льдин, а соседнее не годилось никуда. Если бы ледокол залез в него, то уперся бы в тупик.
Но как Федосеич сумел определить это? По каким мельчайшим, непонятным, едва уловимым признакам или сочетанию признаков? И почему, проявляя величайшую осмотрительность, он вдруг, не колеблясь, командовал в переговорную трубу: “Полный вперед!” – фигурально выражаясь, поднимал ледокол на дыбы, чтобы форсировать перемычку между полями?
Это и было, по-видимому, то “чутье”, о котором мне толковали еще в Москве. Федосеич, уроженец Соломбалы [20] потомок поморов, ходивший с юных лет по “Сибирскому океану”, не только “понимал” льды, по и “чувствовал” их, иначе говоря – обладал интуицией “ледового капитана”, сложнейшим сплавом знаний, опыта и, конечно, вдохновения…
По разводьям в обход ледяных полей, а иногда напролом через льды – таков был наш путь.
Чертов ветер! Будто подрядился дуть. Хоть бы передохнул денек!
20
Соломбала – пригород Архангельска.
Толпы льдин, подгоняемые им, безостановочно двигались навстречу, теснясь и толкаясь, словно пытаясь остановить наш корабль, отогнать назад, к Большой земле.
Видимо, во времена Веденея ледовая обстановка складывалась иначе. Судя по “скаске”, сразу же после встречи с донным льдом судно землепроходцев было подхвачено попутными пловучими льдами, которые потащили его к Земле Ветлугина.
Попутные льды ожидали и нас, но значительно севернее, там, где начинался великий “ледоход” – вынос больших масс льда из восточных полярных морей на северо-запад.
Ближайшей нашей целью была большая полынья к северу от острова Врангеля. Научные наблюдения, проведенные Андреем в бытность его на острове, убеждали в том, что на севере раскинулись обширные пространства, на которых старый лед сравнительно разрежен.
Но велика ли эта благословенная полынья и как далеко она простирается на северо-запад, в нужном для нас направлении, оставалось неизвестным.
Об этом приходилось только гадать.
В описываемое мною время – середина тридцатых годов – плавать в восточном секторе Арктики было гораздо труднее, чем в западном.
– Не то, не то! И сравнить нельзя! – сердито говорил Федосеич. – Кому уж сравнивать, как не мне?.. В Баренцевом, в Карском, в море Лаптевых метеостанций полно! Каждый твой шаг сторожат. Успевай получать радиограммы: там барометрическое давление понизилось, тут повысилось, там ветер таких-то румбов, тут таких, там тяжелые льды, тут послабее… Прокладываешь курс с открытыми глазами… А здесь? – Он махнул рукой.
– Море тайн, море тьмы? – подсказал Андрей.
– Вот-вот! Именно – тьмы! Хоть и солнышко светит и белым-бело вокруг, а все равно темно.
– А как же чутье, нутро, Никандр Федосеич?
– Ну что – нутро? – сердито сказал Федосеич. – Нутро нутром, а прогноз мне подай!..
Но некому было дать ему этот прогноз. В восточном секторе Арктики было только две метеостанции [21] и те уже остались далеко позади.
Правда, на борту “Пятилетки” был метеоролог, который проводил регулярные наблюдения. На их основе мы с Андреем пытались строить кое-какие предположения. Однако слишком мало было материалов в наших руках, чтобы судить о состоянии льдов всего Восточно-Сибирского моря или хотя бы значительной части его.
21
В настоящее время положение в восточном секторе Советской Арктики совсем иное. Многочисленные полярные станции ведут ежедневные регулярные наблюдения над состоянием льда, над процессами его зарождения и разрушения. Кроме того, на побережье создано и плодотворно работает арктическое бюро погоды. Прибавьте к этому широко применяемую ледовую авиаразведку, и вы поймете, что картина резко изменилась. Сейчас собирается разносторонний и богатый материал для составления ледовых прогнозов
– Убедились, Степан Иванович? – то и дело спрашивал Андрей нашего парторга. – Сами видите теперь, как нужна Земля Ветлугина!
– Да уж вижу, вижу…
– Твердь нужна, твердь! – подхватывал я. – Чтобы хоть ногу поставить! Чтобы точка опоры была!
– Для них ведь стараемся, для капитанов! – Андрей указывал на Федосеича. – Хотим, чтобы плавали по морю с открытыми глазами…
– Да, хорошо бы – земля! – мечтательно вздыхал Сабиров. – Земля, а на ней полярная станция, а на станции метеоролог и радист.