Архитектура забвения. Руины и историческое сознание в России Нового времени
Шрифт:
Только люди, воспитанные в духе западной чувствительности, признают значимость руин и, шире, важность сохранения исторических памятников. В противоположность этому, русские, как кажется, стыдятся своего прошлого и потому не склонны ни углубляться в него, ни сохранять его. В ответ на эту диатрибу воображаемого антиквара рассказчик описывает группу русских людей, глядящих на новое здание, построенное на месте разрушенного, и самодовольно восклицающих: «Как это мило!.. Как свежо!.. Какая разница! О! наши предки были настоящие варвары!» [221] Не случайно этот ориентированный на сохранение прошлого путешественник назван «сентиментальным». Загоскин не просто вспоминает жанр «сентиментального путешествия», построенного строго по западным образцам вроде «Сентиментального путешествия по Франции и Италии» Стерна, но и воплощает то представление о сентиментальности, которое резко отрицается в «Рославлеве».
221
Там же. С. 199.
Важно то, что этот фрагмент предваряет сцену московского пожара, описанного сначала от лица молчаливого офицера, который «порадовался от всей души» при этом зрелище и отозвался о нем так: «…великолепная картина – прелесть!» и «чертовская иллюминация» [222] .
222
Там же. С. 217.
223
Там же. С. 218.
Через несколько страниц после самого первого описания пожара молчаливый офицер снова отзывается о зрелище охваченной пламенем Москвы как о «прелестной картине», на что Зарецкий отвечает: «Сам ад не мог быть ужаснее!» [224] Чуть позже Наполеон и его свита, стоящие возле Кремля, «с ужасом» наблюдают за тем, как надвигается огонь, а один из офицеров называет русских варварами за их «скотское равнодушие» к пожару [225] . Контрастной фигурой оказывается русский купец, который без дела слонялся по набережной и «посматривал с приметным удовольствием… на Кремль, окруженный со всех сторон пылающими домами» [226] . Таким образом, в романе ужас и оцепенение становятся явственной приметой западной или западнической позиции. Оперируя этим, рассказчик постоянно противопоставляет европеизированное дворянство, которому предстоит отказаться от своего неприятия разрушений, и истинно «русское» приятие пожара, воплощенное в образах купцов, причастных к его началу и с удовольствием глядящих на результаты своих усилий.
224
Там же. С. 220.
225
Загоскин М. Н. Указ. соч. С. 222.
226
Там же. С. 224.
Рассказчик явно одобряет это событие: «…мы не уступим никому чести московского пожара: это одно из драгоценнейших наследий, которое наш век передаст будущему». Даже Зарецкий, когда он въезжает в Москву и видит оскверненные церкви, вынужден проклясть Просвещение, потому что связывает отсутствие предрассудков с разграблением церквей [227] . Одним словом, роман заставляет Рославлева и Зарецкого под давлением обстоятельств отказаться от своих западнических ценностей и встать на позиции простого народа, тем самым утратив те признаки, которые определяли их принадлежность к дворянству. Однако в отличие от того, что рисовали в своем воображении Шишков и Глинка, такое национальное единение у Загоскина не показывает каких-либо признаков примордиалистского возвращения к допетровским традициям.
227
Там же. С. 236.
«Рославлев» Загоскина подтолкнул к ответу Пушкина. В отрывке, озаглавленном «Рославлев» и написанном вскоре после прочтения романа, поэт предпринял как бы попытку переписать сочинение Загоскина в соответствии с собственными идеями [228] .
Хотя Пушкин и защищал роман Загоскина в переписке со своим другом Петром Вяземским, он был вынужден согласиться, что идеи, чувства и положения, рисуемые романистом, лишены правдивости [229] . Возможно, Пушкину не было близким сквозящее в произведении Загоскина убеждение в том, что России следует держаться подальше от Просвещения. В любом случае он решил переписать роман, изменив повествователя и существенно переработав образы главных героев. Десяти страниц, им написанных, достаточно для того, чтобы понять его концепцию.
228
Альтшуллер считал, что пушкинский отрывок был создан под влиянием в первую очередь художественных соображений, в особенности желания усилить фигуру Полины и вернуться к беспристрастности романов Вальтера Скотта (Альтшуллер М. Эпоха Вальтера Скотта в России. С. 94–96).
229
Пушкин А. С. Письмо к П. А. Вяземскому от 3 сентября 1831 г. // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. Л.: АН СССР, 1937–1959. Т. 14. Переписка. 1828–1831. Л., 1941. С. 220–221.
Сюжет романа Загоскина построен вокруг влюбленности Рославлева в Полину, молодую женщину, недавно вернувшуюся из Франции. Она обещает выйти за него замуж, но при этом холодна и постоянно откладывает свадьбу по загадочным причинам. После вторжения французов мать Полины ставит Рославлева перед жестким выбором: либо он женится на Полине, отказавшись при этом от службы, либо поступает на службу в армию и откладывает свадьбу до конца войны. Преданный долгу герой отправляется на войну. Тем временем семья Полины предоставляет кров нескольким пленным французам, и среди них оказывается офицер, в которого Полина была втайне влюблена, живя во Франции. Приходит ложное известие о том, что Рославлев убит в сражении, и Полина выходит замуж за француза (драматическая сцена свадьбы происходит ночью), становясь предательницей своей отчизны в глазах многих окружающих, включая и Рославлева, который прибывает как раз к концу бракосочетания. В романе Загоскина Полина изображается по преимуществу с внешней точки зрения и производит впечатление бледной романтической героини, неспособной подняться до понимания всей серьезности исторической ситуации. В конце ее ждет «наказание»: она умирает за границей в одиночестве, оставленная всеми.
Пушкинский рассказ ведется от лица сестры Рославлева, подруги Полины, и явно направлен на реабилитацию главной героини. Полина скучает в светском обществе, она полностью погружена в литературу французского Просвещения. Когда летом 1812 года в Москву прибывает мадам де Сталь, Полина испытывает глубокий стыд за неспособность своих соотечественников из числа светских людей соответствовать этому событию. Видя их неучтивое поведение в присутствии гостьи, Полина отзывается о них как об «обезьянах Просвещения» и «светской черни» [230] .
230
Пушкин А. С. Указ. изд. Т. 8. Романы и повести. Путешествия. Кн. 1. М.; Л., 1948. С. 151–152. Как указывает В. Э. Вацуро, эта сцена представляет собой драматическую обработку «Десяти лет изгнания» мадам де Сталь, куда входит ее рассказ о посещении Москвы. Мадам де Сталь послужила прототипом для некоторых просвещенных, независимо мыслящих героинь Пушкина (Вацуро В. Э. Пушкин и проблемы бытописания в начале 1830-х годов // Пушкин. Исследования и материалы. Л.: Наука, 1969. Т. 6. С. 150–170, особенно с. 153–155).
Явно скучая, мадам де Сталь снисходительно роняет перед своими собеседниками каламбур, но, заметив отвращение, которое вызывает эта сцена у Полины, решает с ней подружиться. Русское общество накануне наполеоновского вторжения описывается как поверхностно бонапартистское. Только после того как Наполеон начинает Русскую кампанию, в моду входит патриотизм, однако, несмотря на все разговоры о самопожертвовании, светские люди «стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни» [231] . Пораженная этим лицемерием, Полина бросает вызов обществу, разговаривая по-французски, в то время как пользоваться языком Расина сделалось крайне непатриотично. Обретая уверенность в себе, она начинает пропагандировать роль женщин в создании общественного мнения, указывая на пример мадам де Сталь и втайне мечтая стать новой Шарлоттой Корде. Она пристально следит за военными действиями и, несмотря на то что искренне отождествляет свою судьбу с судьбой России, влюбляется в сдержанного и благородного пленного французского офицера, с которым много и серьезно спорит по вопросам войны. Узнав, что ее соотечественники подожгли Москву, Полина восклицает с облегчением: «О, мне можно гордиться именем россиянки! Вселенная изумится великой жертве!» [232]
231
Там же. C. 153.
232
Там же. С. 157.
В переосмыслении Пушкиным образа Полины звучит мысль о том, что всестороннее воздействие просветительской идеологии в действительности и было причиной истинного патриотизма героини. Противоречие между российскими и просветительскими ценностями, выдвинутое на первый план Загоскиным, исчезает. На фоне пустого патриотизма российского высшего общества Полина выглядит убедительно и обретает собственный голос. К тому же Пушкин отвергает гендерные стереотипы своего времени: его Рославлев, типичный денди, способен только разочаровать Полину, отправляя с театра боевых действий легкомысленные послания, решив, что женщин не могут интересовать серьезные военные вопросы. Напротив, мадам де Сталь и французский офицер всегда готовы обсуждать с Полиной серьезные вопросы. Патриотизм героини заходит так далеко, что она велит сестре Рославлева не принимать близко к сердцу известие о смерти брата: «Он счастлив, он не в плену – радуйся: он убит за спасение России» [233] . Разумеется, мы не можем утверждать, что эта проповедь самопожертвования выражает одобрение Пушкиным московского пожара. Однако в тексте находятся аргументы в поддержку этого предположения: рассказчица, сестра Рославлева, поддерживает эту точку зрения, восхваляя пожар и возвеличивая его до «мысли тогдашнего времени, столь великой в своем ужасе, мысли, которой смелое исполнение спасло Россию и освободило Европу» [234] . Не вызывает сомнения, что, несмотря на тщательное сокрытие идеологии за масками рассказчиков, в намерение Пушкина входило снять с Просвещения обвинения в причастности к наполеоновскому вторжению и его последствиям.
233
Там же. С. 158.
234
Там же. С. 155.
Толстой писал «Войну и мир» уже в других условиях: он мог взглянуть на события с дистанции в пять десятилетий, в течение которых российский поход Наполеона оставался предметом различных исследований как французских, так и российских историков. В результате изложение событий в толстовской интерпретации неразрывно связано с полемикой по поводу ретроспективных трактовок войны, а также по поводу разнообразных философских концепций истории [235] . В конце 1864 года, как раз перед тем, как погрузиться в написание романа, Толстой прочел «Рославлева» Загоскина и признавался жене: «Понимаешь, как он мне нужен и интересен» [236] . И. П. Щеблыкин указал на целый ряд параллельных мест в двух романах – от сатирического изображения петербургского высшего света и до описания общераспространенного патриотизма, но в то же время показал и то, как Толстой преодолевал верноподданничество Загоскина и присущие тому слепые пятна в социальных и исторических вопросах [237] . Надо отметить, однако, что реакция Толстого на роман Загоскина и, шире, на миф 1812 года была более радикальной и сложной, чем то, что Щеблыкин называет «максимальной приближенностью его критериев к народу» [238] .
235
Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой. Т. 2. Шестидесятые годы (1928). M"unchen: Fink Verlag, 1968. С. 316–385; Зайденшнур Е. Е. «Война и мир» Л. Н. Толстого: создание великой книги. М.: Книга, 1966. С. 328–373.
236
Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. Юбилейное издание (1828–1928) / Под общ. ред. В. Г. Черткова. М.; Л.: Гос. изд-во, 1928–1964. Т. 83. Письма к С. А. Толстой, 1862–1886. С. 58.
237
Щеблыкин И. П. «Рославлев» М. Н. Загоскина и «Война и мир» Л. Н. Толстого // Толстовский сборник. Тула: Тульский гос. пед. ин-т им. Л. Н. Толстого, 1975. Т. 5. С. 111–118.
238
Там же. С. 118.