Архитектура забвения. Руины и историческое сознание в России Нового времени
Шрифт:
Митрополит Московский и Коломенский Филарет, исполнявший в то время также обязанности ректора Санкт-Петербургской Духовной академии, сформулировал, в чем, по его мнению, состояла цель Провидения. В июне 1813 года на похоронах М. И. Кутузова в Казанском соборе Филарет произнес траурную речь, в которой выдвинул определенно детерминистский тезис: «Связав природу необходимостию и оставив человека в руце произволения его, великий Художник мира простирает свой перст в разнообразное сплетение событий естественных и свободных деяний и таинственным движением то неких сокровенных нитей, то видимых орудий образует и сопрягает все в единую многохудожную ткань всемирных происшествий, которую время развертывает к удивлению самой вечности» [197] . Главной целью Провидения, с точки зрения Филарета, было действовать посредством общества, приготовляя народ к Царствию Небесному, и в этой сосредоточенности на ином мире Филарет явно полемизировал с мирским национализмом Шишкова [198] . Для Филарета Кутузов был христоподобной фигурой, посланной Провидением, чтобы он мог взвалить «на единыя свои рамена все несчастия и жалобы ея жителей, всю скорбь подвизавшихся за нее ратников, все сострадание и опасения отечества, и наконец тяжкия опустошенной Москвы развалины» и только впоследствии внес «ужас праведнаго мщения в страны враждебныя» [199] . Когда люди не слушаются Его повелений, Бог «обрушивает грады и царства, дабы громом падения их пробудить спящих в безчувственном забвении о Нем: все превращает в пустыню… но все токмо для того, чтобы, погубляя путь нечестивых, очистить пространство, да уготовится путь Господень и правы сотворятся стези Его». Именно это случилось с Россией, но Филарет критически помещал события в более широкий контекст, напоминая своим слушателям, что у них нет монополии на претерпевания разрушений [200] .
197
Филарет (митроп.). Слово пред погребением тела светлейшего князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова Смоленского // Сочинения Филарета, митрополита Московского и Коломенского. М.: Типография А. И. Мамонтова, 1873. Т. 1. С. 42–43.
198
См.: Зорин А. Указ. соч. С. 258–266.
199
Филарет (митроп.). Слово пред погребением… С. 52.
200
Филарет (митроп.). Слово о гласе вопиющего в пустыне и на воспоминание о происшествии 1812 года // Сочинения Филарета, митрополита Московского и Коломенского. Т. 1. С. 63.
201
Зорин А. Указ. соч. С. 261.
202
Филарет (митроп.). Ответ на предыдущее письмо // Сын отечества. 1813. № 32. Ч. 7. С. 245.
203
Зорин А. Указ. соч. С. 262–266. Б. М. Гаспаров поднял вопрос об апокалиптических нотках в поэтических откликах на разрушение Москвы. Ученый полагает, что эти события способствовали буквальному пониманию ораторской риторики, характерной для поэтического стиля так называемых архаистов. В контексте романтического смешения литературы и жизни поэтические образы превратились в мифологические истины: разрушению Москвы предшествовали космические знамения, о нем говорили нумерологические подсчеты. Московская катастрофа вторила падению Вавилона, что поддерживалось взглядом на Наполеона и Александра I как на антихриста и спасителя соответственно. См.: Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. СПб.: Академический проект, 1999. С. 82–117.
Филарет предупреждал свою паству о том, что выжившим не следует считать себя меньшими грешниками, чем погибшие, вместо этого они должны прислушиваться к гласу Божию, прежде чем вспыхнет предсказанный в Откровении Иоанна Богослова апокалиптический пожар. В первую очередь митрополит видел в разрушении Москвы возможность риторически внушить своей пастве убеждение в крайней необходимости покаяния и делал это, избегая сугубо националистических акцентов в распространении своего апокалиптического взгляда на историю. Настаивая на том, что нужно предпринимать личные усилия, а не надеяться на спасение вместе со всеми, Филарет во многом противоречил большинству дискурсивных разработок уроков 1812 года. Его определение государства – «союз свободных нравственных существ, соединяющихся между собою, с пожертвованием частью своей свободы для охранения и утверждения общими силами закона нравственности, который составляет необходимость их бытия» [204] – весьма похоже на этическую интерпретацию «общественного договора» Руссо, а если учесть, что он постоянно делал упор на личном выборе, а также его позднейшие попытки перевести Библию на русский язык, то неудивительны и периодически звучавшие в его адрес обвинения в протестантском уклоне.
204
Филарет (митроп.). Ответ на предыдущее письмо // Сын отечества. 1813. № 33. Ч. 8. С. 4.
В отличие от Филарета для многих других наследие свершившегося по Божией воле московского пожара состояло в духовном единении людей и консолидации народа. Идея, что представители различных социальных слоев поднялись в едином порыве против Наполеона, забыв на время о своих сословных привилегиях и обидах, впоследствии сделалась основой мифа 1812 года [205] .
Предполагаемая готовность дворянства отказаться от собственных богатств ради сохранения чести и независимости, а также неожиданное недоверие крепостных к обещаниям Наполеона и верность своим господам были восприняты как проявление народной силы и связей, объединяющих всех русских людей [206] . Такая мифология игнорировала разнообразие действительно имевших место социальных отношений во время французской оккупации и, как правило, принимала за героическое самопожертвование те формы поведения, которые для многих просто открывали возможность побега [207] . Писавшие об этом указывали, что именно в такой коллективной идентификации с судьбой всей страны и проявлялось главное отличие России от западных стран, где Наполеон сумел успешно воспользоваться социальной раздробленностью общества, чтобы захватить территорию и собрать многонациональную армию. «Гендерный» взгляд на Москву как на «мать городов русских» также способствовал осознанию общей потери, что в свою очередь усиливало консолидацию общества. Даже получившие образование за границей либералы вроде Александра Тургенева приходили к выводу, что «отношения помещиков и крестьян… не только не разорваны, но еще более утвердились». Для Тургенева 1812 год был временем осознания того, что «политическая система наша должна принять после сей войны также постоянный характер, и мы будем осторожнее в перемене оной» [208] .
205
Рассказы о верности русских крепостных начали появляться очень рано. См.: Пример честности и усердия слуг русских // Вестник Европы. 1812. Октябрь. № 19–20. Ч. 65. С. 275–276. Согласно автору этой публикации, причиной беззаветной преданности крепостных своим господам является надежда «от всещедрого Творца получить награду за добрые дела свои» (с. 276). На основе прошений москвичей, принадлежавших к «среднему классу», А. Мартин делает вывод, что, «получив такую возможность, крестьяне стали грабить город, дворяне бросили своих слуг, а крепостные выдавали себя за свободных людей и обворовывали своих помещиков, при этом весь народ проявлял семейную и классовую солидарность» (Martin A. The Response of the Population of Moscow. P. 486).
206
Можно увидеть любопытное идеологическое расхождение между декларациями дворян об их заботе о крепостных и практикой, при которой слуг оставляли в Москве, чтобы они защищали господские особняки. М. В. Волкова, например, заявляла: «Меня тревожит участь прислуги, оставшейся в доме нашем в Москве, дабы сберечь хотя что-нибудь из вещей, которых там тысяч на тридцать. Никто из нас не заботится о денежных потерях, как бы велики они ни были, но мы не будем покойны, пока не узнаем, что люди наши, как в Москве, так и в Высоком, остались целы и невредимы» (Из переписки М. В. Волковой и В. И. Ланской. С. 54).
207
Грабежи, производимые русскими, которые оставались в городе или вернулись туда сразу после ухода наполеоновской армии, были многочисленными и только отчасти мотивированными задачами выживания. См.: Martin A. The Response of the Population of Moscow. P. 483–485, а также: Nordhof A. W. Die Geschichte der Zerst"orung Moskaus im Jahre 1812 / Scharf C. (Hrsg). M"unchen: Harald Boldt Verlag im R. Oldenbourg Verlag, 2000.
208
Письмо А. И. Тургенева Вяземскому (октябрь 1812 года) цит. по: Дживелегов А. К., Мельгунов С. П., Пичет В. И. Отечественная война и русское общество. М.: Книгоиздательство Сытина, 1912. Т. 4. С. 155. Об А. И. Тургеневе см.: Рудницкая Е. Л. У истоков русского либерализма: Александр Иванович Тургенев // Международный исторический журнал. 2001. Май – июнь . № 15.
На роман Михаила Загоскина «Рославлев, или Русские в 1812 году», написанный в 1829–1830 годах в духе Вальтера Скотта, явно повлиял миф о 1812 годе. В предисловии автор пишет о том, что русским свойственна «непоколебимая верность к престолу, привязанность к вере предков и любовь к родимой стороне» [209] . По словам Марка Альтшуллера, «главной целью своего романа Загоскин сделал изображение патриотизма и верноподданнических чувств русских людей» [210] . Загоскин вторит представлениям о том, что все сословия России объединились, чтобы оказать сопротивление Grande Arm'ee. Эта мысль выражается в романе московским купцом, который еще до захвата Москвы французами объявляет: «…придет беда, так все заговорят одним голосом, и дворяне и простой народ!» [211] Так и происходит: объединяются все, за исключением одного купца, который отличается тем, что говорит по-французски и является сторонником Просвещения. Рассказчик всячески поддерживает религиозную трактовку событий. Вторя Сергею Глинке, он называет царя помазанником Божиим, с волей которого слились «все желания, все помышления», и описывает Москву в христологических терминах – как город, чья жертва спасла всю страну. Он говорит о том, что Москва воскреснет и «как обновленное, младое солнце» взойдет на небеса России [212] . В романе отразилась традиционная абсолютистская теория государства, усиленная не подлежащим критике представлением об отличительных чертах русского национального характера: последнее выражается с помощью народно-поэтических присловий, касающихся национальной идентичности. При этом Загоскин, похоже, не слишком доверяет идеям Шишкова относительно важности православных ритуалов и церковнославянского языка для российского менталитета [213] .
209
Загоскин М. Н. Рославлев, или Русские в 1812 году. М.: Художественная литература, 1980. С. 25.
210
Альтшуллер М. Эпоха Вальтера Скотта в России. СПб.: Академический проект, 1996. С. 89.
211
Загоскин М. Н. Указ. соч. С. 81.
212
Загоскин М. Н. Указ. соч. С. 132, 181.
213
Там же. С. 178, 217.
Однако роман отражает также и определенные различия в идеологических реакциях на разрушение Москвы. Он прослеживает жизнь главного героя, Владимира Рославлева, дворянина, в высшей степени проникнутого просветительскими идеями прав человека, благовоспитанности и сочувствия ближнему. Он описывается как типичный романтический герой, прекрасный собой, с экзотическими черными как смоль волосами и, что более важно, задумчивый и тоскующий [214] . Рославлев получил образование в Московском университетском пансионе, бывшем в то время колыбелью романтиков, и предпочитает русские сентиментальные драмы французским водевилям. В начале романа он вмешивается в дуэль между французом и русским офицером, который спровоцировал француза и собирался безжалостно убить его исключительно по причине национальной принадлежности. Рославлев вмешивается в самый решительный момент, выступая в защиту гуманности и справедливости и выражая свою неизменную преданность человеческому достоинству [215] .
214
Там же. С. 25.
215
Там же. С. 67.
Неназванный молчаливый офицер упрекает его за чувствительность и покровительственным тоном предсказывает, что Рославлев и подобные ему скоро откажутся от просветительского отношения к происходящему и будут больше прислушиваться к внутреннему голосу, диктующему ту ненависть к французам, которую проявляет простой народ. Именно это и происходит в дальнейшем. Рославлев встречает молчаливого офицера снова и радостно пожимает ему руку. Как замечает в этот момент рассказчик, теперь «он вполне разделял с ним всю ненависть его к французам» [216] .
216
Там же. С. 178.
Через весь роман проводятся две идеи о способах ведения войны. Просвещенный, присущий элите взгляд на войну как на тонкую игру, ведущуюся по определенным гуманным правилам, подразумевающим честь, благородство души, уважение к врагу, милосердие к жертвам и заботу о сохранении родового наследства, явно отвергается как чересчур сентиментальный. Его место занимает более циничный, безжалостный и суровый взгляд на конфликт – и этого взгляда придерживаются все, кто поднялся против захватчиков. Праведное чувство того, что они стали жертвами, не только усиливает пламенный патриотизм русских, но и оправдывает жестокие действия, такие как казнь пленных и тактику выжженной земли, призванную лишить врага припасов. В этом отношении Загоскин выражает позицию, диаметрально противоположную Шишкову, который в написанном для императора манифесте говорил о том, что в ходе ведения войны Россия осталась верна соображениям чести и таким образом сохранила высокую мораль [217] .
217
Шишков А. С. Известие из Москвы от 17 сентября. С. 39–46. Шишков, естественно, обвиняет французскую армию в разрушении города.
Роман недвусмысленно указывает на то, что царь принимал народную войну и способствовал ее распространению. В текст включается цитата из манифеста Александра I от 6 июля 1812 года, где вспоминаются события 1612 года и содержится призыв к подданным, принадлежащим ко всем сословиям, встретить врага так, как его встретили бы Пожарский, Минин и Палицын – то есть в качестве вооруженных ополченцев [218] . Высказываясь в духе романтической органицистской историографии, Загоскин приписывает народу спонтанный импульс к защите самодержавия и освобождению Европы из тисков современного империализма [219] . Не замечая расхождения между волей народа и интересами автократического правления, он отвергает либеральные представления о государственности и, похоже, остается равнодушен к стремлению народа к освобождению от крепостной зависимости. Можно сказать, что проблема крепостного права вообще не затрагивается в романе.
218
Загоскин М. Н. Указ. соч. С. 131. Манифест был написан Шишковым. См.: Высочайший манифест о вступлении французов в Россию, цит. по: Шишков А. С. Краткие записки, веденные в бывшую с французами в 1812-м и последующих годах войну // Шишков А. С. Собрание сочинений и переводов. Т. 16. С. 25–26. Показательно, что в манифесте не используется идеологически нагруженного слова «ополчение» и эвфемистически говорится о «предназначаемых силах».
219
О неохотном принятии Александром I воли народа см.: Зорин А. Указ. соч. С. 245–246.
В связи с темой московского пожара в романе особое значение приобретает вопрос о сохранении наследия прошлого. Рассказчик подготавливает почву, противопоставляя русское безразличие к судьбе национального наследия тем опасениям и тому уважительному отношению к старым зданиям, которое проявляет прототипический «сентиментальный путешественник». Один из героев, также дворянин и друг Рославлева, Александр Зарецкий, проходя мимо сгоревшего дома, отпускает пренебрежительное замечание, называя его «смешной амбар»:
Злодей! – вскричал бы какой-нибудь антикварий. – Вандал! да знаешь ли, что ты называешь амбаром царскую вышку, или терем, в котором православные русские цари отдыхали на пути своем в Троицкую лавру? Знаешь ли, что недавно была тут же другая царская вышка, гораздо просторнее и величественнее, и что благодаря преступному равнодушию людей, подобных тебе, не осталось и развалин на том месте, где она стояла? Варвары! (прошу заметить, это говорю не я, но все тот же любитель старины) варвары! <…> Куда девался великолепный Коломенский дворец? Где царские палаты в селе Алексеевском? Посмотрите, как все европейские народы дорожат остатками своей старины! Укажите мне хотя на один иностранный город, где бы жители согласились продать на сломку какую-нибудь уродливую готическую башню или древние городские вороты? Нет! они гордятся сими драгоценными развалинами [220] .
220
Загоскин М. Н. Указ. соч. С. 198.