Архивы драконов
Шрифт:
Пьеса началась при замершем зале, каждый боялся даже громко вздохнуть.
…Это была история про молодого эльфа, талантливого мага, происходившего из низкой касты, что мешало ему в достижении нужного уровня. Он спорил и умоляя, но старейшины оказались непреклонны. Магия бурлила в крови юного эльфа — он не мог больше терпеть и переметнулся к запрещенной практике черной магии. Его занятия обнаружили и осудили. Приговор был суров — самая ужасная участь для эльфа, — предстать пред судом Владык Домов.
Прекрасная актриса-эльфийка — зрители не сводили с нее восхищенных взоров — появилась, чтобы обвинить молодого эльфа в стремлении к власти:
— Но
— Свободен?! — воскликнул молодой эльф. — Свободен до тех пор, пока думает как вы! Свободен делать то, что не запрещено, до тех пор, пока это не запретят тоже… Ты права, — добавил актер в заключение, — я действительно хотел власти, но не только ее. Я ищу то, что давно утеряли здесь, — свободу! Свободу мечтать о том, чего хочется, свободу преследовать цели, интересные мне! Свободу делать ошибки. Свободу раскаиваться и свободу прощать…
Эльф в заднем ряду ощутил, что слезы потоком льются из глаз. Он неудержимо зарыдал, словно у него разрывалось сердце. Человек рядом осторожно и успокаивающе похлопал его по спине.
…Пьеса заканчивалась сценой, где эльфа связывали и бросали на телегу изгнания, поднятую людоедом на помост. Мерцающее серебро Леса Сильванести исчезло. Теперь эльф лежал на голых досках, долго и пристально всматриваясь в зал.
Люди на скамьях перестали дышать.
Наконец изгнанник посмотрел по сторонам, озирая картину, столь отличную от пышной красоты его родины. Он не произносил ни единого слова.
Мужчины в зале, стесняясь плакать, тайком смахивали слезы. Женщины утирали мокрые глаза уголками платков и детскими пеленками.
Актер медленно поднялся на ноги и пристально посмотрел на чахлое растение, так разительно не похожее на серебряный Лес Сильванести, затем повернулся к зрителям спиной и медленно, но уверенно спустился во тьму с противоположной от зала стороны…
Сцена на миг опустела, а затем на нее дружно выбежала вся труппа, держась за руки и кланяясь. Публика взревела и вскочила на ноги. Люди кинулись к сцене, пожимая руки актерам и выкрикивая слова одобрения. Хозяин таверны громко звал всю труппу переночевать и угоститься в его заведении, актеры вежливо отказывались. Им был необходим отдых — на следующий день вновь предстоял переезд.
Жители деревни медленно расходились по домам, обсуждая увиденное.
— Знаете, — говорил один мужчина, — а эльфы не столь уж не похожи на нас. Я помню, так же скандалил с отцом, когда был помоложе!
— Тяжело ему, бедняжке, в изгнании, — всхлипывала женщина, — мне тоже пришлось покинуть отчий дом…
Эльф подождал, пока зрители разойдутся, а когда людоед с гномом начали сноровисто и быстро разбирать сцену, поднялся на ноги. Он не мог заставить себя заговорить с людоедом и обратился к гному.
— Где… где я могу найти… управляющего? — нервно спросил эльф.
Гном поднял яркие черные глаза, но, казалось, не был удивлен вопросом.
— Первый фургон, — указал он молотком. — Можешь не стучать, он надеялся, что ты придешь.
— Что? — удивился эльф, но гном уже вернулся к работе, выдергивая из досок гвозди и складывая их в поясной мешочек для последующего использования.
Эльф двинулся в указанном направлении, миновав стоящее у колес дерево в бадье. Он присмотрелся получше — дерево как дерево. На борту и пологе фургона с одной стороны красовались созвездия. Были даже священные луны пропавших Богов: серебряная
— Милое самомнение, — пробормотал эльф, подходя и поднимая руку, чтобы постучать — он не поверил словам гнома, приняв их за розыгрыш, — но тут изнутри раздался голос:
— Заходи, друг, я ждал тебя.
Рука эльфа метнулась к узкому мечу, но он все же вошел в потемки фургона.
— Садись, сейчас запалю свечу… Вот, так намного лучше.
Широкое, морщинистое лицо, казалось, засияло не хуже свечи. Эльф присел на краешек походного стула, оставив занавески отдернутыми.
— Ты проделал долгий путь, — молвил Себастиус. — А дороги бывают длинны, особенно когда не имеют окончания… И особенно когда они пролегают далеко от дома… Ведь тебе запрещено возвращаться, не так ли, друг мой? Ты один из тех изгоев, которых называют темными эльфами, ушедшими от света… Нет, вложи оружие в ножны! — Себастиус лениво махнул рукой. — Мы не охотники за головами, знаешь ли… Здесь ты в безопасности.
— Как ты узнал? — прошептал эльф.
— Я видел, как ты покинул родину, видел, как стоял на перекрестке… — удовлетворенно протянул Себастиус. — Именно потому я распорядился, прибить там нашу афишу, ну, если не считать надежды раздобыть немного медных монет у местных…
— Видел меня? — недоверчиво протянул эльф — Но это невозможно! Откуда?! Как?! Кто разболтал о моем появлении? Ты шут и обманщик! Я ухожу…
— А как же я узнал, какую пьесу давать сегодня вечером? — хитро прищурился Себастиус. — Она шла специально для тебя. Не веришь? А вот интересно, отправился бы ты смотреть „Магиуса и короля гоблинов“? Может, ты бы сделал крюк ради „Жизни и трагической смерти сэра Рогара Мурского“? Пришел бы смотреть „Магический меч Кит-Канана“? Или „Дядюшку Пружину и три грубых овражных гнома“? У меня тысячи и тысячи пьес. — Себастиус постучал себя по лбу. — По одной на каждого живущего на Кринне. Сегодня, как я уже сказал, представление давалось для тебя.
Эльф медленно и неохотно опустился на стул, словно тот притягивал его.
— Кто ты? — все еще сомневаясь, спросил он.
Человек вскочил на ноги и учтиво поклонился.
— Я Себастиус, сын Гилеана, — гордо возгласил он.
— Сын Гилеана… — фыркнул, эльф. — У Бога Гилеана не было никаких сыновей, только дочь — Лунитари.
— Есть те, кто утверждает так. — Себастиус присел и вытянул толстые ноги, сложив руки на объемистом животе. — А есть те, кто говорит, будто у Гилеана есть еще два сына… Одного зовут Астинусом, может, слышал? Он хозяин библиотеки в Палантасе. Другой — это я. — Себастиус скромно улыбнулся. — Астинус ведет хроники жизни Кринна в книгах, я же веду их собственным способом.
— Поскольку Гилеана нет рядом, ты можешь называть себя как угодно, и никто не сумеет доказать обратного, — бросил эльф. — Да, я стоял на перекрестке, да, взял афишу… Все это верно, но действовал я по собственной воле, никто не мог принудить меня. Даже твои фокусы!
— Конечно, нет! — воскликнул Себастиус. — Только по доброй воле. Таково предписание отца. Разве ты еще не понял этого из текста пьесы? „Свободу раскаиваться и свободу прощать…“ — одна из моих лучших строчек. Ты мог пойти в Палантас, мог по доброй воле уйти до начала спектакля. А мог уйти после. Но получается, по доброй воле ты сидишь тут — не там, где собирался, а там, где должен. Так часто бывает в жизни. Тебя привел сюда голос сердца.