Архивы Дрездена: Кровавые ритуалы. Барабаны зомби
Шрифт:
– Боже мой! Томас!
Я оглянулся через плечо. Барби-шофер стояла за дверью, негромко говоря что-то в сотовый телефон.
Лара отнесла Томаса к курильнице и осторожно уложила на подушки; Жюстина, не отставая, шла рядом.
– Гарри… – спросила она у меня срывающимся от волнения голосом. – Гарри? Что с ним?
Лара покосилась на меня:
– Пойду проверю, все ли сделали для Инари. С вашего позволения…
Будь на то моя воля, я бы не позволил, но она все равно вышла.
Жюстина подняла на меня взгляд, ее лицо выдавало страх и замешательство.
– Я
– Лара стреляла в него, – негромко пояснил я. – А потом на нас напали несколько горилл из Черной Коллегии.
– Лара?
– Непохоже, чтобы это доставило ей удовольствие, но все же она всадила в него пару пуль. Лара говорит, он истратил на эту драку все свои резервы и умрет, если не получит питания.
Взгляд Жюстины метнулся к двери. Она увидела стоявшую за ней Барби и побледнела.
– О… – прошептала она, и глаза ее набухли слезами. – О нет, – повторила она. – Бедный мой Томас.
Я шагнул вперед:
– Вам ведь не обязательно делать это.
– Но тогда он умрет.
– А вы думаете, ему хотелось бы, чтобы вместо него умерли вы?
Губы ее дрогнули, и она на мгновение зажмурилась:
– Не знаю. Я его видела. Я знаю, часть его хотела бы этого.
– Но ведь есть и другая часть, которая не хочет, – возразил я. – Которой хотелось бы, чтобы вы оставались живой и счастливой.
Она опустилась рядом с Томасом на колени и заглянула ему в лицо. Потом коснулась его щеки пальцами, и он пошевелился – в первый раз со времени потасовки с Одноухим. Он повернул голову и осторожно поцеловал ей руку.
Девушка поежилась:
– Может, он заберет не слишком много. Он ведь так старается сдерживаться. Не причинять мне вреда. Может, он остановится вовремя…
– Вы-то сами в это верите?
Она помолчала, прежде чем ответить.
– Это не имеет значения, – сказала она наконец. – Не могу же я просто стоять и смотреть, как он умирает, если я в состоянии помочь.
– Почему нет?
Она посмотрела на меня в упор; вся ее неуверенность куда-то исчезла.
– Я люблю его.
– Вы к нему пристрастились, – поправил я.
– И это тоже, – согласилась она. – Но это ничего не меняет. Я люблю его.
– Даже если это убьет вас? – спросил я.
Она низко склонила голову, осторожно гладя Томаса по щеке:
– Конечно.
Я попытался было удержать ее, и тут последние крупицы энергии из серебряного пояса иссякли. Меня начало трясти. Боль от всех ссадин и ушибов прошедшего дня разом навалилась на меня. Усталость придавила плечи рюкзаком, полным свинца. Да и мысли в голове устало притихли.
Я смутно помню, как Жюстина помогла мне встать и наполовину отвела, наполовину протащила за занавеску, в пышно обставленную спальню, и как уложила меня на кровать.
– Вы ведь передадите ему, что я говорила, да? – Она плакала, но улыбалась сквозь слезы. – Передадите ему мои слова? Что я люблю его?
Комната шла кругом, но я кивнул, обещая.
Она поцеловала меня в лоб и грустно улыбнулась:
– Спасибо, Гарри. Вы всегда нам помогали.
Странное что-то творилось с моим зрением: словно я смотрел на все сквозь длинный серый туннель.
Все, что мне осталось, – это смотреть, как Жюстина сбрасывает халат и выходит из комнаты – туда, к Томасу.
К своей смерти.
Глава 20
Бывает, ты просыпаешься, а какой-то негромкий голос, звучащий в голове, уверяет тебя в том, что день сегодня совсем особенный. У большинства детей такое случается: иногда на день рождения и почти всегда в утро сочельника. Я до сих пор помню одно такое – Рождество: я был тогда совсем маленький, и отец был жив. Еще раз я ощутил что-то подобное лет восемь или девять спустя, в то утро, когда Джастин Дю Морне приехал забрать меня из детского дома. И еще раз – утром того дня, когда Джастин привез из другого детского дома Элейн.
Вот и теперь этот внутренний голос требовал, чтобы я проснулся. Кричал, что день сегодня особенный.
Псих он, этот мой внутренний голос.
Я открыл глаза и обнаружил, что лежу на кровати размером с небольшой авианосец. Сквозь шторы в помещение пробивалось немного света, но недостаточно, чтобы разглядеть что-либо, помимо неясных силуэтов. Тело болело от полутора десятков ушибов и ссадин. Горло сводило от жажды, а желудок – от голода. Одежда моя вся была заляпана кровью, если не чем-нибудь похуже, лицо поросло щетиной, волосы свалялись почти до состояния модной афропрически, и мне даже представлять не хотелось, что подумают об исходящей от меня вони те, кто может войти в любой момент. В общем, мне не мешало бы принять душ.
Я тихонько выскользнул в первую комнату – ту, с понижением и подушками. Трупа я нигде не увидел, впрочем для этого за нами и послали Барби-шофера. Судя по темно-синему небу за ближним окном, до рассвета оставалось еще немного времени – значит, я отключался всего на несколько часов. Самое время сесть в машину и отчалить.
Я нажал на дверную ручку – дверь оказалась заперта. Я покрутил, потолкал, подергал еще, – похоже, помимо пары замков, ее заперли снаружи еще и на задвижку. Отпереть ее изнутри не имелось никакой возможности.
– Отлично. Что ж, тогда будем действовать, как Халк.
Я отошел от двери на несколько шагов, повернулся к ближней, по моему представлению, от выхода из дома стене и принялся концентрировать волю. Я не спешил, стараясь делать все обстоятельно, чтобы по возможности контролировать поток энергии.
– Мистер Мак-Джи, – пробормотал я, обращаясь к стене. – Настоятельно не советую вам злить меня. Вам вряд ли понравится, если я разозлюсь.
Я совсем уже собрался было дунуть, двинуть и разнести стену к чертовой матери, когда залязгали замки и задвижки и дверь отворилась. Вошел Томас – выглядел он так же, как всегда, только одежду сменил на армейские брюки и белую хлопчатобумажную водолазку, поверх которой накинул длинный кожаный плащ; в руке он держал спортивную сумку. Увидев меня, Томас застыл. На лице у него отобразилось нечто, чего, я полагал, не увижу на нем никогда: стыд. Он опустил глаза, избегая моего взгляда.