Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15
Шрифт:
— Тогда как только они вернутся, нам нужно ехать освобождать Широ.
Фортхилл нахмурился и кивнул.
— Что с вами случилось прошлой ночью?
Я изложил ему сокращенную версию событий: все про аукцион и динарианцев. То, что произошло потом, я опустил — его это мало касалось, да и рассказывать-то я стеснялся. Не то чтобы я отличался особой религиозностью, но мой собеседник все-таки был священником.
Когда я закончил рассказ, Фортхилл снял очки и пристально посмотрел на меня. Глаза его были цвета яиц малиновки, и взгляд их, как оказалось, мог пронизывать насквозь.
— Никодимус, — задумчиво повторил он. — Вы уверены, что он называл себя именно так?
— Угу.
— Точно?
— Угу. Мы с ним очень мило побеседовали.
Фортхилл сцепил пальцы и медленно вздохнул.
— Матерь Божия! Гарри, вы можете описать его как следует?
Я постарался припомнить все как можно подробнее. Старый священник внимательно слушал.
— Да, и еще у него была веревка на шее. Не корабельный канат, а тонкая, вроде бельевой. Сначала я даже принял ее за узкий галстук.
Пальцы Фортхилла потянулись к распятию на шее.
— Со скользящей петлей?
— Угу.
— Как он вам показался? — спросил он.
Я покосился на недоеденный пончик.
— Он навел на меня такой ужас… Он… гадкий, что ли. Неправильный.
— Слово, которое вы ищете, Гарри, — «дьявольский».
Я пожал плечами и, не споря, занялся пончиком.
— Никодимус — древний враг рыцарей Креста, — негромко сказал Фортхилл. — Мы мало что о нем знаем. Раз в столетие или около того он ухитряется уничтожать наши архивы, так что нам неизвестно точно, кто он такой или сколько ему лет. Он запросто мог ходить по земле еще тогда, когда распяли нашего Спасителя.
— Да нет, на вид ему больше пяти сотен лет не дашь, — пробормотал я. — Как так вышло, что до сих пор ни один рыцарь не попортил ему прическу?
— Пытались, — вздохнул Фортхилл.
— Он что, сумел улизнуть от всех?
Выражение лица и голос отца Фортхилла не изменились.
— Он их убил. Он убил их всех. Больше сотни рыцарей. Больше тысячи монахов, монахинь, священников. Три тысячи человек — мужчин, женщин, детей. И это только те, о которых нам доподлинно известно по документам, сохранившимся из уничтоженных архивов. Из всех рыцарей, столкнувшихся с ним в бою, выжили только двое.
Тут меня типа озарило.
— И Широ один из них. Вот почему Никодимус с такой готовностью согласился обменять меня на него.
Фортхилл кивнул и закрыл на секунду глаза.
— Похоже на то. Впрочем, динарианцы набираются сил, причиняя боль и страдания другим. Так они лучше используют возможности, дарованные им Падшими. И больше всего сил они набираются, причиняя боль тем, кто пытается им противостоять.
— Он пытает Широ, — выдохнул я.
Фортхилл коснулся моей руки.
— Мы должны хранить веру. — Голос его звучал тихо, успокаивающе. — Может, мы еще успеем помочь ему.
— Я полагал, весь смысл затеи с рыцарями — восстанавливать справедливость, — сказал я. — Десница Господня и все такое. Почему тогда Никодимусу позволено мочить их направо и налево?
— Наверное, по той же причине, по которой люди продолжают убивать друг друга, — вздохнул Фортхилл. — Он умен. Осторожен. Опытен. Беззастенчив. Как и его покровитель, падший ангел.
— Тот самый… как там его? Вреднозадиэль?
Фортхилл почти улыбнулся.
— Андуриэль. Он был одним из помощников Люцифера — сразу после Падения. Андуриэль возглавляет тридцать Падших, унаследовавших монеты. Однако Никодимус не из тех, кого Андуриэль соблазном подчинил своей власти. Это партнерство. Никодимус действует с Падшими почти на равных, по собственной воле. И никто из священников, никто из рыцарских орденов, даже рыцари Креста, — никто до сих пор не смог даже оцарапать его.
— Веревка, — сказал я. — Она той же природы, что и Плащаница, — так ведь? Она обладает энергией?
Фортхилл кивнул:
— Нам тоже так кажется. Та самая веревка, которой воспользовался в Иерусалиме предатель.
— Много ли динарианцев работают с ним? Насколько я понимаю, они не очень-то ладят друг с другом.
— Благодарение Богу, тут вы правы. Согласно имеющейся у нас информации, Никодимус редко держит при себе больше пяти или шести динарианцев. Обычно он вообще ограничивается тремя.
— Парень-змея, девица-медуза и Урсиэль.
— Да.
— Сколько всего монет гуляет по свету?
— На сегодня известно только девять. Считая с Урсиэлевой — десять.
— Значит, Никодимус может теоретически набрать под свое начало девятнадцать Падших. Ну, плюс неограниченное число громил.
— Громил?
— Громил. Ну, обычных, нормальных наемников.
— А-а, — кивнул Фортхилл. — Какие они нормальные… Судя по тому, что нам известно, это почти замкнутая каста. Фанатики. Служба передается по наследству от отца к сыну, от матери к дочери.
— Все круче и круче, — хмыкнул я.
— Гарри, — сказал Фортхилл. — Я не знаю вежливого способа задать этот вопрос, поэтому спрашиваю прямо: он дал вам монету?
— Пытался, — ответил я. — Я отказался.
С минуту Фортхилл буравил меня взглядом, потом перевел дух.
— Ясно. Вы не запомнили случайно знака на ней?
Я кивнул, взял из пакета пончик в шоколадной глазури и ногтем нарисовал на коричневой поверхности символ.
Фортхилл вгляделся, склонив голову набок, и нахмурился.
— Ласкиэль, — пробормотал он.
— Ласкиэль? — переспросил я — не совсем разборчиво, потому что слизывал шоколад с пальца.
— Соблазнительница, — поморщился Фортхилл. Он тоже испачкал палец шоколадом, стирая нарисованный мною знак. — Ласкиэль знают еще как Паучиху и Искусительницу. Хотя странно, что Никодимус хочет освободить именно ее. Как правило, она не очень-то слушается Андуриэля.
— Ангел-бунтарь среди ангелов-бунтарей?
— Возможно, — сказал Фортхилл. — Впрочем, не стоит обсуждать это здесь и сейчас.