Архоны Звёзд
Шрифт:
Но он сейчас был испуган так, как никогда в жизни. Омбар! Он посмотрел в небо над стеной дыма, где виднелась кровавая звезда, Глаз Червя, и рядом с нею — еще одна, бледная, со своим невидимым спутником… Зимбурийцы поклонялись Вартаре, проливали для нее кровь, и говорили, что на ней обитает бог. И сейчас Эйлию увезли на планету, ближайшую к той звезде.
Он проглотил слюну:
— А нельзя воспользоваться тем порталом в развалинах?
— Не знаю! — снова простонала Лорелин. — А сама я корабль тоже вести не могу!
Но когда они шли, уходя от пылающего за спиной огня, мысленный голос обратился к Лорелин:
Идем со мной!
Она обернулась и увидела, что по воздуху спускается золотистый крупный дракон — Аурон, и с ним Талира, парящая
Я лечу на Омбар, и могу тебя взять с собой, если хочешь.
— Аурон! Спасибо! — Лорелин бросилась к нему.
Не очень оно стоит благодарности, но у меня то же чувство, что у тебя. Мы можем с тем же успехом умереть там, что и здесь, и хотя Эйлии мы не поможем, ей будет приятно знать, что мы с ней. Идем! Но боюсь, Йомару придется оставить здесь железный меч.
Аурон не стал ей говорить, что никогда не был на Омбаре. Очень давно он видел его с далекого расстояния: между ним и своим собственным солнцем планета предстала его глазам черным диском, как солнечное пятно, соринкой в красном глазу Утары. Аурон не стремился подойти ближе к миру, где правит Валдур, — до этой минуты, когда уже не осталось выбора.
Йомар неохотно снял с себя Звездный Меч, обменяв его на обычный стальной. Потом он отдал паладинам приказы, велев вести людей по тропам джунглей как можно дальше на запад. Опасных зверей вокруг будет мало, потому что вонь дыма и шум пожара обратили в бегство все живое. Аурон подождал, пока унылая толпа уйдет прочь, а два человека и огненная птица устроятся на его чешуйчатой спине. Лишь тогда он взмыл в воздух, пролетел над погибающим городом, над извергающимся вулканом с его плюмажем дыма и пламени — погребальным костром Запретного дворца.
Сознание возвращалось к Эйлии постепенно. Все болело, она не понимала, где она. Лежала она на какой-то мягкой ткани, положенной на что-то твердое, и воздух вокруг был холодным. Заморгав, она села и увидела, что лежала на черном плаще, расстеленном на каменном полу какого-то зала. Два ряда круглых колонн шли вдоль стен, и капители их терялись в темноте под потолком, а пол перечеркивали их темные тени. С одной стороны разместились незастекленные окна, глубоко утопленные в стену, и в них лился красный свет. Мебели в зале не было совсем, была единственная дверь, освещенная этим кровавым сиянием. На миг Эйлия испугалась, что это пожар, и она все еще в горящем замке, но слишком прохладно было в зале — она дрожала в легком платье.
Мандрагор в человеческом облике стоял перед окном спиной к ней, и его высокая фигура в мантии отбрасывала на пол длинную тень. Эйлия встала и подошла к нему, он не обернулся.
Она тоже ничего не сказала, но встала рядом, рассматривая открывающийся из окна вид. Безоблачное небо сияло темной краснотой, будто закат, и на востоке поднималась высокая арка более светлого оттенка. В следующую секунду Эйлия поняла, на что она смотрит. Это было солнце — но такое огромное, что его разбухшая сфера заполнила почти все небо на западе. Тускло-красная поверхность кипела и пенилась, и огромные протуберанцы вырывались из нее со всех сторон языками пламени.
— Когда-то между этой планетой и Утарой были другие миры, но когда Глаз Червя состарился и разбух, он поглотил их. Солнце все еще продолжает расширяться. Этот мир обречен: когда-нибудь Утара поглотит Омбар, последнего из оставшихся детей своих, а потом сама завянет и умрет.
«Омбар, — подумала она, наполненная ужасом. — Мы на Омбаре. Зачем он меня сюда принес?»
Под солнцем простирался огромный город, взявший свою окраску у этого света. Усталые глаза Эйлии видели храмы и арены, мосты и акведуки, зиккураты, огромные дворцы и триумфальные арки. Мандрагор помолчал и добавил:
— Этот город уже наполовину умер, но когда-то был полон жизни. Его построили архоны, они жили здесь, а потом в нем появились смертные, служившие им. Теперь остались только эти рабы, живущие, как крысы, в домах своих хозяев.
Хотя город был населен, нигде не было признаков жизни: ни зверя, ни человека. Не было садов или деревьев, ничего зеленого здесь не росло. За городом раскинулась пустыня, тускло-красная в свете Утары. Цвета казались теплыми, но дующий в окно ветер леденил: как ни близко было солнце, тепла оно давало мало. Эйлии уже не хватало других цветов, особенно радующей глаз зелени растений и синевы воды, отражающей небо. Единственное маленькое море на горизонте съежилось и воняло солью, и вода в нем казалась кровью в свете вечного заката. Небо на западе, как и все здесь, несло в себе цвет Утары. Здесь всегда был конец дня — нависшая тьма, не приближающаяся и не удаляющаяся. Аурон рассказал ей все, что знал об Омбаре, что было не слишком много, потому что мало кто даже из лоананов решался сюда прилетать. Этот мир всегда был обращен к солнцу одной и той же стороной, и ни одна сторона не могла быть обитаемой: на одной слишком светло и жарко, на другой — слишком темно и холодно. Но между землей солнца и вечной ночи, говорил Аурон, лежала узкая полоса сумерек, опоясывающая планету. И в этой зоне тени расположились города и единственное место на всей сфере Омбара, где что-то росло: болотистые земли, где водились нукелавы, багбиры, баргесты и другие твари, ужасы самых древних сказок и легенд человечества.
Эйлия вздрогнула, но взяла себя в руки. Она видела зверей с Омбара, которых держали в Зимбуре: звери, дравшиеся на арене, и баргесты, которых в Йануване держали вместо сторожевых собак. Всех их убили после свержения Халазара, и она тогда с ужасом смотрела на эти уродливые, кошмарные трупы.
— Прости, но мне пришлось тебя сюда привезти, — сказал принц. — Ты бы погибла в пылающих развалинах дворца, если бы я не унес тебя, увидев, что силы твои растрачены. А как только я взлетел в воздух, меня окружили огнедраконы, да и твои лоананы. Эти последние готовы были вырвать тебя у меня, а потом меня убить. Мне ничего не оставалось, как лететь за огнедраконами — сюда. — Он вздрогнул. — Я хотел, чтобы уже там все кончилось, во дворе замка. Я не был без сознания: я не хотел более использовать силу железа, спасать себя или продолжать битву с врагами. Тогда я решил, что хочу умереть. Но, как видишь, я был спасен, вопреки моим усилиям. Даже раны мои исцелились. Я не могу убить себя — не могу умереть. Мною правит судьба, она направляет мое тело против моей воли, не дает мне сбежать. Я не хотел лететь на Омбар — но я здесь.
— Почему ты не убил меня, когда была возможность? — спросила она.
— Я мог бы тот же вопрос задать тебе. Это была жалость ко мне? Или ты все еще хочешь примкнуть ко мне и быть свободной? — Он на секунду замолчал, и она попыталась сформулировать ответ, но он заговорил снова: — Нас с тобой вывели, чтобы мы уничтожили друг друга. Это причина и смысл нашего существования. Может быть, у нас нет выбора. Давным-давно, когда я жил в Маракоре, в моем имении был зеленый лабиринт. Меня развлекало хождение по его запутанным тропам, пока я не начал понимать, что он подобен моей жизни. Нет ли чего-нибудь вне даже планов древних, что не дает нам сойти с определенной дороги? Не служат ли они еще более высшему предназначению, которого даже они ослушаться не могут? В лабиринте нет истинного выбора, только план, заложенный в него строителем. Пока что… пока что я был только рабом судьбы. И хотел я только одного — быть свободным. — Внезапно он повернулся к ней, встретился с ней взглядом, и глаза его были как бездонные глубины, полные огня. — Я думал, там, в горящем замке, что моя смерть будет хотя бы означать освобождение от судьбы. Но, наверное, нет на свете свободы. Может быть, мы с тобой, Эйлия, движемся к концу, предопределенному с незапамятных времен. И еще — есть во мне иная сила, вторая личность, берущая власть в свои руки. Я больше не один человек, а двое, и сидящий во мне мозговой паразит выигрывает битву. Я много делал плохого, не зная почему, выполнял приказы, неизвестно откуда идущие. Я думал сперва, что впадаю в безумие, но потом я понял, что создан таким. Когда я родился, это не было нормальным рождением, и кажется, умереть обычной смертью мне тоже не придется. Когда наступит эта смерть, умрет не тело — оно останется жить. Умрет мой разум.