Арифметика войны
Шрифт:
…А оказались они в Воронцово.
И начали здесь жить.
Наталья устроилась работать в детский сад, еще в нем была нужда. А Николай уже летом пас воронцовский табун в одиночку.
И однажды, обдуваемый на взгорке ветерком, он, измученный бессонной ночью, уснул, а лошадь отвязалась и далеко ушла, и весь табун вообще пропал, как в какой-то сказке. Колядин вскочил. Меньше всего ему хотелось быть посмешищем у местных. Утерять табун и свою лошадь!.. Такого еще в Воронцово никогда не бывало с самого основания. У отставного капитана появился шанс попасть в воронцовские устные анналы. Он выхватил из сумки с обедом кусок хлеба и, держа его в вытянутой руке, пошел медленно к лошади, как можно задушевнее зовя: «Майка!.. Майка!..» Пегая Майка с белыми пятнами, похожими на карту антарктических полей, паслась в отдалении. «Майка!.. Майка!..» – звал Колядин, протягивая угощение. Лошадь подняла голову и задумчиво на него посмотрела. Она имела основания быть недовольной этим неумелым чужаком. Заснув, он не разнуздал ее, не дал ей вволю попастись вместе с остальными, не ослабил
Майка вдруг заржала недружественно и, с презрением отвернувшись от его даров, побрела прочь. Колядин стал звать еще ласковее, его даже затошнило от собственного елейного голоса. Сергей говорил… да… Но вообще-то женщины любят солдат с их духом мужского братства… А Майка уходила по лугу.
Он шел за ней, как привязанный, не выдержал, побежал, но и Майка приударила, снова заржав, выгнув хвост. Нет, так было хуже. Колядин остановился, обдумывая план. В нем заговорил тактик. Он внимательно осмотрел местность, обошел лошадь и методично начал загонять ее в дальний угол луга, переходящего в болото. Майка отступала. Была, конечно, опасность, что она свернет к реке и просто бросится в воду с обрыва – берега там были как раз обрывистые. Но нет, она послушно забрела в глухой угол, остановилась перед топью, недовольно заржав, раздувая ноздри. Колядин с хлыстом наступал. По шкуре лошади прошла дрожь. Она стояла в ожидании и как будто покорилась, но как только Николай приблизился, вдруг кинулась по кустам, однако зацепилась уздечкой за сук, и этой заминки было достаточно – он настиг ее, схватился за сырую пахучую уздечку и хлестнул сложенным ремнем по огромным выпуклым карим глазам – и внезапно остановился, пораженный каким-то сходством… С кем? Он вывел Майку из кустов, вскочил в седло и поскакал назад. Надо было отыскать пропавший табун – и так-то уже малочисленный. Лошадей вполне могли угнать, а Колядин – прослыть в веках капитаном-отставником, пустившим воронцовских по миру. Майка вынесла его на взгорок и еще дальше на холм, он огляделся и увидел своих лошадей! Они мирно паслись в пшенице на склоне обширного соседнего холма за ручьем, во владениях чужого хозяйства. Колядин поскакал туда, боясь, что кто-то все увидит, донесет. Издалека он принялся щелкать бичом, уж этому-то выучился вполне за несколько месяцев крестьянской жизни. Лошади вскидывали головы, озирались и недовольно ржали, всхрапывали, Майка отвечала им. Колядин хотел было матерно гаркнуть, но прикусил язык. Нет, тут надо было действовать, как в разведке. Молча он въехал в пшеницу, еще голубовато-зеленую, сладко-неспело пахнущую, захрустевшую под тяжелыми копытами, и попробовал завернуть разбредшийся табун. Но непослушные лошади отбегали в глубь пшеничного поля. Вообще они у Колядина уже не вызывали никакого умиления и представлялись существами своенравными, хитрыми и, пожалуй, злыми. Он не завидовал артиллерийским офицерам прошлого, тому же Толстому. Все-таки гусеничный тягач в несколько сот лошадиных сил удобнее и понятнее. Командиру батареи девятнадцатого века приходилось заботиться не только о подчиненных людях, но и о лошадях, а это значит: фураж, водопой (сто килограммов травы, шестьдесят литров воды в сутки на одно брюхо), сбруя, подковы, ветеринарная обработка… кошмар… И тягач еще не так просто вывести из строя, даже если минаразуетего, можно заменить несколько траков в гусенице, и уж по крайней мере бронированная шкура выдерживает и пулеметный огонь, не говоря о ружейном или автоматном.
В конце концов ему удалось справиться с настырными своенравными животными, и, осерчав, он погнал их по склонам, прикладываясь бичом к потным крупам.
Позже он вспомнил, с кем тогда почувствовал сходство: с Вронским. Но похожими их делал только один жест – битье беззащитной лошади. Вронский никогда не пошел бы на конюшню, он скорее пустил бы пулю в висок.
Да, у Колядина была идея: вернуться на землю. Вполне русская идея. Но и римская. Ветеранов-легионеров наделяли земельными участками – чтобы кормились сами на склоне лет и не участвовали в заговорах и восстаниях. А земля русской идеи еще и лекарство. По крайней мере так это понимал Колядин, читавший Толстого и Фета, кавалерийского офицера, ставшего крупным помещиком. Он на это надеялся.
Но в тот летний полдень, гоня лошадей по маревым пастбищам, подумал, что все это очередная иллюзия, дурацкая сказка.
Руководство соседнего хозяйства обвинило пастухов конезавода в потраве, но – не пойман не вор, и до суда дело не дошло. Василина Евгеньевна попеняла Колядину, он отпираться не стал. На этом все и закончилось.
Но мысль о дурацкой сказке уже тлела. Раздувала ее и Наталья, считавшая Воронцово добровольной ссылкой. Ей не с кем было здесь словом перемолвиться, бабы, сплетничающие у магазина в ожидании фургона с хлебом, вызывали раздражение. Как будто жены офицеров возле гарнизонных магазинов не сплетничали. Но, видимо, там уровень сплетен был другой. Обзаводиться хозяйством она не хотела. Ждала, когдасрок кончится. В общем, Воронцово было еще одним местом службы. Ну а когда снялась и переехала
– Хотела бы и я видеть все это только во сне, – призналась Наталья.
Николай промолчал. Он продолжал строить хлев в выходные, налегал. Сергей, уезжая, подарил ему поросенка. Иногда ему помогал сосед, Валдис, литовец-лесник, сумрачный сероглазый неразговорчивый мужик с крупной головой, скошенными, как будто срезанными плечами, невысокий, но удивительно сильный, крепко стоящий на земле – носил обувь сорок пятого размера. Это он в Литве был лесник, а здесь работал трактористом; жил вдвоем с матерью, почему-то не мог найти себе жену среди воронцовских. Неказист был и молчун? Зато не пил и хозяйствовал с умом. Колядину он помогал просто так, по-соседски, изспортивного интереса,отметая взмахом увесистой ладони речи на тему: как же нам тебя благодарить, Валдис?.. и т. п.
Воронцовские мужики поначалу захаживали к новеньким, но нелюбезная Наталья быстро их отвадила. Николай особенно не протестовал, хотя и опасался прослыть бирюком. «Быть бирюком у алкашей? Это почетное звание», – заявила Наталья. Ну да, мужики были любители… И сам Николай не отказывал себе в этой маленькой радости. Но воронцовские, как говорится,керосинили по-черному. Самогонный дух витал по дворам. И загадкой почище сфинксовой было то, что конезавод процветал когда-то, совсем недавно, только что…
И уже приходил в запустение. Воронцовских рысаков продавали за бесценок – лишь бы не пали; одна конюшня закрылась и быстро превратилась в развалины, как будто подверглась артиллерийскому обстрелу. Техника ломалась и ржавела, ремонтировать ее было не на что. Транспортер на второй конюшне то и дело заклинивало, его нужно было полностью заменить, но на какие шиши? Специалисты собирали пожитки и уезжали отсюда.
Сергеева поросенка украли из недостроенного хлева, о чем Наталья нисколько не горевала. Ей хватало хлопот и с цыплятами, уже выросшими в молодых курочек и двух петушков. Да еще откуда-то приблудился кот, рыжий и зеленоглазый, как тигр; она имела неосторожность угостить его и что-то ему сказать, и все, кот прилип. Ему дали кличку Басё: Наталья как раз купила календарь, оформленный в восточном стиле, с японскими цветными гравюрами и хокку знаменитых поэтов. У Басё были крупная башка и обрубленный жизненными невзгодами хвост. Он крайне неохотно дозволял гладить себя, выражение глаз его при этом было мученическим.
Николай продолжал строить хлев, чувствуя себя фанатиком. Альянс Натальи с Басё немного воодушевил его. Он так уставал, что засыпал, глядя последние новости. Может, не стоило и вовсе их смотреть. Но в этой сказке Николай не хотел быть ребенком, прячущимся за печку… или в печке? от злых гусей… (кстати, вместо печки в доме стояла газовая колонка). Его возвращение на землю не было бегством от действительности. Наоборот, он шагнул в действительность – из морока учений, стрельб, бесконечного повышения боеготовности. Все это превысило что-то в нем, какую-то отметку, и вся военная жизнь представилась ему квазиреальностью. Он отказался участвовать в этой камарилье. И теперь наблюдал со стороны, как вязнут танки в чеченских хлябях. Пританцовывающий перед телекамерами министр в тельнике, с кривой улыбкой обещавший взять Чечню за три дня, был звездой этой новой вспышки квазиреальности. Точнее, хотел ею быть. Но мерк перед другими звездами. Нет, когда показывали чеченские репортажи, отставной капитан Колядин переставал клевать носом, скулы его напрягались, глаза темнели глубинным вниманием. Он читал между строк и угадывал больше, чем показывали и рассказывали. Хотя, надо признать, репортажи были откровенными. Когда батарея Колядина тонула в пыли у подножий Гиндукуша, взрываясь на минах, била по кишлакам, журналисты молчали или несли полную чушь.
Гиндукуш стоял, белел снегами сквозь сны.
Ну и что? Колядин вставал на заре и гнал табун, повесив сумку с обедом на луку седла. В роду у него не было крестьян, по крайней мере в обозримой перспективе: деды все мещане, отец – инженер-строитель, мать – учитель, дядя – военный летчик, другой – врач. И он не чувствовал в себе крестьянской закваски. Вернуться на землю Колядин решил сгоряча, идея его была утопической. Но он гнал поредевший табун на луга, прямо на дрожащий шар тяжкого солнца. Теперь он жил вопреки всему, вопреки прошлому и настоящему, вопреки обыденному смыслу, подчиняясь чему-то неясному, какому-то приказу неведомого командования. И что-то ему говорило, что эта операция не закончится провалом. Вопреки всему, как это и бывает…
Сад
Видел ли ты когда-нибудь шафран или только слышал о нем?
Санайи. Окруженный стеной сад истины
Майор Кардымов изнывал от жары; высота, на которой шел самолет, принесла облегчение на полчаса.
А ведь была уже осень. Но что тут о ней говорило? В этом ржаво-сером мире солнечных казней. Ежедневно над горами взлетал огненный меч и тысячи его копий обрушивались на шеи и головы людишек, суетящихся у подножия горных тронов. И облегчения не приносили ни тень, ни вода. Только взгляд на далекие ледники сулил еще что-то… Если эти ледники не были миражами.