Арифметика войны

Ермаков Олег

Мартыненко, конечно, мечтал о настоящем деле.

Тем более что старый друг ждал писем, чего-то вроде «Югуртинской войны» Саллюстия. Увидев впервые палаточный полковой городок на плоскогорье, Мартыненко сразу подумал об Илье Старыгине: вот кому этот вид понравился бы – материализовавшаяся реконструкция римского походного лагеря из учебника истории. У Ильи был талант инженера, архитектора, скульптора; коробки пластилина в его быстрых длинных пальцах превращались в бессмертных Дария, воинов с плетеными щитами, с луками и пиками, сверкающими наконечниками из жести консервных банок, или в английских гвардейцев в красных куртках, белых рейтузах и медвежьих шапках. Римским шлемоблещущим фалангам противостояли войска Ганнибала с мощными слонами. Он клеил из картона рыцарские замки, обносил их рвами, окружал прозрачными синевато-зелеными горами из стеклянных слитков, которые они вдвоем таскали со свалки электролампового завода; через ров, наполненный водой, опускался подъемный мост на цепях (происхождение коих неизвестно, хотя есть догадки), и по мосту из замка выезжали рыцари в белых плащах с крестами, в сверкающих доспехах шоколадного золотца, покачивая перьями из подушки. В песках противоположного угла комнаты их ожидали

сарацины в шатрах, то есть совсем не ожидали, а предавались негам, пасли верблюдов. Поход крестоносцев был полон приключений: они преодолевали горы с рыкающими желтыми львами, переправлялись в бурю по морю на корабле – и, наконец, видели вдали, на фоне батареи центрального отопления, пальмы аравийской земли с коричневыми стволами и зелеными огромными листьями, пел рог (ладони, сложенные рупором) и начиналась битва. Илья был недюжинным рассказчиком. Он поглощал кипы книг, смотрел все исторические фильмы, хиты тех лет: «Триста спартанцев», «Даки», «Крестоносцы», «Последняя реликвия», «Спартак», «Подвиги Геракла», «Александр Невский», «Остров сокровищ»… да кто их не смотрел. Но Илья потом все прочитанное и увиденное держал в руках,показывал другим, сопровождая дух захватывающими комментариями. Это были целые остросюжетные романы. Илья так увлекался, что в кульминационные моменты способен был уничтожить свои творения: поджечь корабль, проломить стену замка, смять обвалом камней карету с изящно вылепленной упряжью, с тонконогими и гривастыми вороными или белыми лошадьми, изображая смерч, снести крыши Тауна, ковбойского городка с песчаными дорожками, коновязями, с надписью при въезде“Will come!”, с баром в центре, где полки заставлены разноцветными бутылочками, а над стойкой красуется ветвисторогая голова оленя. Орудия кораблей по-настоящему стреляли, и дымные ядра перелетали с борта испанского галеона на пиратский фрегат «Мэри Бишоп», и одно как-то угодило Лёньке Мартыненко в карман, получилась дырка.

После школы Илья собирался, как и Лёня, в военное, но не прошел по здоровью, у него было искривление позвоночника, и тогда он поступил в обычный пединститут на исторический факультет и сидел сейчас в сычевском захолустье, в волчьих полях в верховьях Днепра, учил деревенских детей истории, сетуя на их совершенно неисторическое мышление. Ну какое в глуши историческое мышление? А вот Лёньке повезло попасть в самое горнило истории.

Да, было такое впечатление и у лейтенанта Мартыненко. Самый вид походного огромного лагеря, обилие тяжелой техники, артиллерии, небо, которое дня не бывает пустым – всегда прострекочет парочка вертолетов или прогудит военный грузовик, а то и азартно рванут куда-то «МиГи»; масса вооруженных людей; все это было буквально наглядной метафорой крутящихся жерновов истории. О чем и писал Мартыненко. Правда, вскоре он понял, что эти жернова пока что особенно ничего не мелют, их используют, скорее, в демонстрационных целях. Армия не втянулась еще в эту непонятную войну варваров. Но в воздухе пахло порохом. Антон Павлович Чехов давно уже предупреждал человечество на этот счет.

Первыми «боевыми» у Мартыненко был выезд в недалекий кишлак, скопище глиняных коробок в голой степи. Мимо кишлака проходила дорога на водохранилище, и уже несколько раз здесь подрывалась техника. Правда, каким-то чудом все обходилось без смертей, лишь водитель был контужен. Информаторы донесли, что взрывы связаны с местным муллой; по крайней мере точно было известно, что он давал приют душманам. Начальник разведки велел согнать жителей на митинг. Речь держать поручили лейтенанту Мартыненко. Он отнекивался, считая себя офицером, а не оратором. Но язык у него был хорошо подвешен, все свободные вечера Мартыненко лежал на железной койке в модуле, офицерском общежитии, щитовом многокомнатном доме, с какой-нибудь книжкой. И, готовясь в эту командировку, он проштудировал историю страны и прочел письма Джавахарлала Неру, записки Ларисы Райснер. «Да ничего особенного и не надо говорить, – заметил начальник разведки. – Просто у вас хорошее открытое лицо. Пару слов о дружбе и недопустимости провокаций, вот и всё». Мартыненко совсем не был готов к такому повороту, но командир роты спокойно заявил ему, что это приказ: работать с народом.

И ему пришлось встать на небольшой площадке у раскидистого дерева перед толпой молчаливых мужчин в чалмах и накидках, потрепанных жилетках, откашляться и заговорить. Голос у него был напряженный и звонкий. Переводил солдат-таджик. Все остальные слушали. Начальник разведки, невысокий круглолицый капитан в солнцезащитных очках, с вздернутым носом и волосатыми ноздрями, одобрительно кивал. Потом он спросил у Блыскова: «Ну что, готово?» Женщины еще выносили скарб из дома муллы, какие-то пыльные тюфяки, шкуры, накидки, чайники, посуду, низкие плетеные кровати. Сам мулла, кем-то предупрежденный, отсутствовал. Женщины еще продолжали бегать из дома в дом. Все молчали и ждали. Наконец начальник разведки, потеряв терпение, приказал отогнать всех подальше. Толпу заставили рассеяться по узким улочкам. В воротах появился солдат из саперной роты. Начальник разведки кивнул. «Давай!» – приказал Блысков, и солдат на мгновенье скрылся, появился вновь и побежал прочь.

Прошло еще несколько мгновений тишины на этом пыльном выжженном плоскогорье, пропахшем полынью, еще мгновенье – и глиняный дом с окошками-бойницами содрогнулся, встряхнул, как рыцарь, своими латами и с оглушительным грохотом разлетелся на куски.

Мартыненко чувствовал себя немного одураченным. После звонких слов о дружбе и т. д. столь же звонкий взрыв был похож на пощечину. «Ну что ты приуныл?» – спросил его Блысков, прочищая пальцем сначала одно, потом другое ухо. Мартыненко ничего не ответил. Женщины в чадрах, выносившие вещи, стояли в отдалении, не смея приблизиться к руинам. Они молчали. Остальные жители уже исчезли, разойдясь по своим глиняным лачугам. Начальник разведки пошел к бронированной машине с пушкой. Блысков приказал всем занимать свои места. Маленькая колонна, рыча, двинулась прочь в клубах пыли, оставив позади кишлак и группу безмолвных женщин возле развалин.

Вечером в модуле после ужина и вечернего построения они заговорили

об этой операции. Блысков в майке и бриджах, в шлепанцах на босу ногу сидел за столом и писал письмо. Прапорщик Андрющенков крутил коротковолновый трофейный приемник. Хотя коротковолновые транзисторные приемники в полку были запрещены. Ну, разведчики могли себе кое-что позволить. Тем более что Андрющенкова интересовала вовсе не политика – «Взгляд из Лондона» или откуда-либо еще, – а рок-н-ролл. В этот раз ему удалось поймать «Назарет», песенку с характерным названием“We are animals”. Блысков ворчал, что тот сбивает его с мысли, но выключить не требовал. Чернявый Андрющенков мотал в такт наголо стриженной головой. Мартыненко лежал в спортивном костюме на железной койке, сунув руки под голову.

– Наконец хоть что-то в этом болоте сдвинулось, – сказал прапорщик, когда «Назарет» умолкли.

– Что ты имеешь в виду, Коля? – спросил Блысков, не отрываясь от письма.

– Да-а, – неопределенно протянул тот, потягиваясь.

Волна уплывала, прапорщик пытался ее снова оседлать.

– Да, пора было… – пробормотал Блысков. – Принять меры.

– Но… по-моему, это напоминает карательную акцию, – не выдержал и Мартыненко.

Блысков бросил взгляд на него через плечо и, ткнув вверх шариковой ручкой, назидательно произнес:

– Превентивная мера.

– Смысл один.

– Смысл только в том, чтобы все ребятки вернулись домой на своих двоих и со своими руками, – ответил Блысков.

– Вы думаете, это поможет? – спросил Мартыненко.

– По крайней мере поп уже понял, что шутить мы не намерены – именно с ним.

– Странно, чем он недоволен? Ведь всем выгоднее мир и спокойствие.

– А всегда найдутся фанатики. А мусульмане крайне нетерпимы к представителям, так сказать, других вер, – сказал Андрющенков.

Блысков усмехнулся и спросил, в какой это вере числит себя Андрющенков? Прапорщик растерялся, покрутил колесико волноискателя, взглянул в спину ротному.

– А вы, Анатолий Васильевич?

– Я?.. – Блысков сложил письмо и сунул его в серый армейский конверт без марок, провел языком по краю, шурша рыжеватыми усами о бумагу. – У меня, Коля, простая вера, ты же знаешь: солдатская. – Он заклеил и надписал конверт.

– Нельзя ли уточнить? – попросил Мартыненко.

Блысков кивнул.

– Уточним по ходу дела.

Но ничего уточнить он не успел. Даже передать дела заменщику не сумел. По дороге из города, уездного центра в тополях, садах, с древней цитаделью на холме, только что прилетевший заменщик попал в засаду – может, это была месть за дом муллы? – на выручку выехала разведрота с Блысковым во главе. Все происходило как-то сумбурно, хаотично. Лейтенант Мартыненко не так воображал себе первый бой. Они незаметно пересекли черту, отделявшую воюющих от мирно похаживающих, бьющих мух в полку. В тучах пыли, под которой были погребены все проселочные дороги, они достигли заброшенных печей для обжига кирпича, и операторы уже срезали из скорострельных пушек макушки тополей, разбрызгивали грязь на арыке вдоль картофельных, четко разделенных валами полей. Стрелял ли кто-то по ним, понять было невозможно. Солдаты и офицеры палили из всех стволов, по броне звенели пустые раскаленные гильзы. Бронированные машины пехоты, на которых ездили разведчики, остановились возле подбитого бронетранспортера, в котором и застрял заменщик капитана Блыскова. Он был жив, с пухловатым белым лицом, оттененным черными усиками, чернейшими глазами, высокий и немного неуклюжий. «Давай сюда, дорогуша!» – крикнул ему Блысков в запыленном шлемофоне, «лифчике», утыканном набитыми рожками. Старший лейтенант с кривой улыбкой двинулся к машине, таща кожаный чемодан. В обстрелянных экипажах двух бронетранспортеров никто серьезно не пострадал, только водитель набил шишку, хотя это могло обернуться и контузией. Пушки продолжали месить грязь, пыль и древесные щепки. Ствол автомата у Мартыненко тоже был горячим, он стрелял туда же, куда и все, не видя противника. Но вот кто-то же подбил бронетранспортер, издырявил его люк. Попали в левый каток из гранатомета, разворотив его. Солдаты вытаскивали из бронетранспортера боеприпасы. Позже за ним должен был прийти тягач. Блысков подал руку своему заменщику, помогая взобраться на броню. К жаркому металлу прилип светло-коричневый чемодан, заменщик рванул его. «Вниз?!» – то ли спросил, то ли приказал Блысков, указывая пальцем на свой люк. Но заменщик отрицательно покачал головой. «Тогда держись!» – крикнул Блысков и приказал механику-водителю разворачиваться. БМП начала разворачиваться на месте, хрустя траками и выбрасывая черные клубы дыма, стрельба вроде бы поутихла, но в это время и прозвучал еще один выстрел. Ни Мартыненко, ни остальные уже не обратили на него внимания. Но в наушниках шлемофона вдруг раздался удивленный возглас механика-водителя блысковской машины: «Товарищ капитан?!» Мартыненко оглянулся и увидел, что на броне громоздится разорванный чемодан – как будто его вспороли ножом, – а белый растерянный заменщик нависает над люком, в который почему-то сполз по плечи Блысков… без шлемофона… или в чем-то странном… или без чего-то… по самые брови… Заминка длилась секунду, во время которой продолжали реветь моторы и щелкать, трещать металлом гусеницы, и все-таки казалось, что тянулось это невероятно долго и что было как-то очень тихо, и потом все машины ощерились огнем, брызнули снопами свинца, окутываясь пороховой вонью, смрадом солярки, пылью. Тело Блыскова сотрясала дрожь даже тогда, когда машины в клубах пыли на полном ходу прошли мимо контрольно-пропускного пункта и остановились перед санчастью. Все бросились к люку. На липком от крови и пыли сиденье заменщик держал тело капитана, что-то бормоча. Он повторял одно и то же, ритмично покачивая рыжеусого двадцатидевятилетнего мужчину, как младенца. Потом уже разобрали, что он говорил. Это была молитва старшего лейтенанта Олехновича: «Никогда ни одного пленного, никогда, ни одного». Так заменщик вступил в свою должность. Блысков скончался, ничего не понимая и никого не помня, жаль, что этого не произошло там, напротив печей. Тогда бы его можно было сразу отвезти на аэродром в город и отправить дальше, в морг в Кабуле или в Баграме. И, главное, его мускулистое, перевитое сильными венами тело не била бесполезная унизительная дрожь. Правда, в санчасти ему намотали недостающую часть черепа из бинтов, что вряд ли сделали бы в морге. Но что толку. Цинковые гробы все равно запрещено вскрывать по прибытии в конечный пункт назначения.