Арина (Роман, повести)
Шрифт:
— Пелагея Захаровна, позовите мне Петра Потапыча. Да поживее!
Уборщица тут же метнулась в зал, и вскоре в кабинет вошел старый мастер. Он прикрыл за собой дверь и молча стоял, распирая карманы халата большими кулаками. Петр Потапыч то ли старался не показывать свои руки с туго надутыми синими венами, то ли такую привычку имел, но всегда руки прятал в карманы.
— Перед начальством надо навытяжку стоять, а вы карманы раздираете, — сказал заведующий.
— Я человек цивильный, с меня взятки гладки, — ответил Петр Потапыч.
— Тогда садитесь, цивильный человек, — заведующий кивнул на стоявший рядом стул. — Разговор
Старый мастер отказался:
— А сидеть я не люблю. Так привык стоять за свою жизнь, что и помирать хочу стоя.
Костричкин понял, что старый мастер характер показывает. Но это ничего, сейчас он поставит его на место, всю спесь с него как рукой снимет. Только напрасно он заранее бумаги не посмотрел, не узнал точно, сколько старый мастер бюллетенил в году. Цифры, они всегда помогают. Хотя он и без того найдет, что сказать, голова у него как-нибудь варит.
— Стоя умирают деревья, — сказал Костричкин. — А человек прежде копыта отбрасывает, потом уже дух испускает.
— По-разному бывает, — не согласился старый мастер.
Заведующий махнул рукой, мол, ладно, некогда мне тут с тобой споры разводить, и сразу перешел к делу.
— Вот что, дорогой мой, — начал он, — вышел я вчера в зал ожидания, а меня один клиент подзывает. С виду степенный, возраста солидного. Отвел он меня, значит, в угол и тихо так говорит: «Почему вы этого старого мерина на работе все держите? — и показывает на вас, Петр Потапыч. — Ведь у него, — говорит, — руки трясутся и голова качается вроде маятника. Такой за милую душу может нос бритвой отхватить. Я весь вспотел, пока он меня побрил».
Костричкин помолчал, поглядел пристально на старого мастера, пытаясь угадать, как тот все это воспринял, и, к своей досаде, не заметил в светлых, чистых глазах Петра Потапыча ни горечи, ни растерянности. «Пока хорохорится», — подумал он и как бы между прочим спросил:
— Вы не догадываетесь, что это был за клиент?
— Не то каждого упомнишь, — спокойно ответил старый мастер.
Заведующий вздохнул и вроде бы с сожалением сказал:
— Да-а, годы свое берут… Руки трясутся, болеете часто…
Петр Потапыч вынул руки из карманов, резко поднес к лицу заведующего; тот от неожиданности вздрогнул, беспокойно заморгал глазами, стал коситься на широкие и плоские, как ласты, руки старого мастера.
— Эти руки, — медленно сказал Петр Потапыч, — мертвой хваткой сжимали горло не одному фашисту, когда надо было без шума и выстрела добыть языка. И ни разу не подводили.
— Верно, верно, все мы когда-то были рысаками, — усмехнулся Костричкин и потянулся к телефону, набрал по памяти номер, послушал. В трубке монотонно, хрипло, с подвыванием раздавались длинные гудки. Но Костричкин и не ждал иного, зная, что жена его сейчас на работе, а больше дома быть некому.
— Молчат в комбинате, вот досада, — сказал он и положил трубку на место. — Хотел насчет вас посоветоваться. Давно мне не приходилось никого оформлять на пенсию, забыл, как это и делается.
Тут Петр Потапыч чуть подался вперед и, опять пряча руки-ласты в карманы, сказал решительно:
— Нельзя мне на пенсию. Не могу я без дела, без людей. С тоски весь высохну, я себя знаю.
— Я вас понимаю, — согласился заведующий, — но и вы должны меня понять. Парикмахерская у нас пока не на самом лучшем счету, вам это известно. И, естественно, я не могу мириться со старыми порядками, я
— План я выполняю, — вставил Петр Потапыч.
— Дорогой мой, — усмехнулся заведующий, — этого мало. Перевыполнять его надо — вот какую я ставлю задачу. Необходимо так наладить обслуживание, чтобы отбою не было от клиентов, чтобы стемна дотемна очередь не кончалась в ожидалке. А получается, мы сами отпугиваем клиента. Конечно, тот бедняга, что потел у вас в кресле, теперь за километр обойдет нашу парикмахерскую.
— Пускай обходит, — обиделся Петр Потапыч. — У меня постоянных клиентов хоть отбавляй, которые годами ко мне ходят. И я к ним привык за столько-то лет. Как же мне без них? Они уже вроде родных стали. Если какой долго не приходит, я тоскую, тревога меня берет. Может, заболел, думаю, или случилось что?.. Москва — город большой, не ровен час под машину попал, под трамвай. Беда, она всегда близко. А когда пропавший опять объявится, я доволен, мое сердце в радости.
Костричкин подошел к старому мастеру, положил ему руку на плечо, сказал отрывисто:
— Стоп и еще раз стоп! Вы говорите за одного человека, это естественно в вашем положении, а во мне сразу сидят как бы двое: человек и начальник. Как человек я вполне вас понимаю, сочувствую вам, а как начальник — нет. Для меня, начальника, интересы производства превыше всего! Это вам, надеюсь, понятно? Но во мне, где б я ни работал, человек всегда брал верх над начальником. Из-за этого, признаюсь уж честно, и страдал не раз ваш покорный слуга. Да, да, страдал! Так что ладно, бог с вами, работайте пока. Единственное, о чем я вас попрошу, не надо впредь так, на глазах у всех, как на днях было, это самое… ну, обижать меня. Понимаете, человек я новый, людей еще знаю плохо и, конечно, нуждаюсь в товарищеской поддержке. Если когда не так что скажу, а это может быть, я тоже человек живой, с издерганными нервами, то лучше заходите сюда и режьте все мне прямо в глаза — не обижусь, поверьте. Договорились?
Слова Костричкина растрогали старого мастера. Взволнованный, он неуклюже топтался на месте, не зная, куда девать свои большие руки-ласты, и долго не мог найти ручку у двери. А когда наконец взялся за нее, Костричкин как-то просто, совсем по-свойски спросил:
— Петр Потапыч, вы не богаты десяткой? Тут такое дело, сегодня у жены день рождения, хочу купить ей подарок, а с собой одна пятерка. Я, это самое, потом отдам, конечно.
— Какой может быть разговор, раз такой случай, — сказал Петр Потапыч, отдал заведующему десятку и вышел из комнаты.
Костричкин потянулся, сильно выгибая круглый живот, и сел опять в мягкое широкое кресло, усмехнулся, довольный собой. А все-таки крепко припугнул он старого мастера, как миленький дал тот десятку да еще рад без памяти, что выпала доля угодить начальству, что он, Федор Макарыч, снизошел попросить у него денег и тем самым как бы проявил к нему благосклонность, как бы приблизил к себе, простил ему недавнюю оплошность. И теперь Петр Потапыч про свою десятку ни за что сам не спросит, наоборот, готов будет еще дать, лишь бы он не выпер его на пенсию. Выходит, рассудил он с толком, главное — найти у подчиненного слабое место, вовремя схватить его за ахиллесову пяту, а тогда он уже весь в твоих руках и можно вертеть-крутить им по-всякому.