Арина (Роман, повести)
Шрифт:
Дмитрий не раз собирался спросить, не знает ли Иван Иванович его дядю, который почему-то был на похоронах Кати, но все как-то забывал об этом. А сейчас после звонка Оли он снова о нем вспомнил:
— Иван Иванович, а вы не знаете, кто такой тогда распоряжался на кладбище?.. Вот тот, что с повязкой еще был?..
— Это лысый-то такой?.. — Иван Иванович наморщил лоб, напрягая память. — Так то был Катюшин начальник, парикмахерской заведует… Она его что-то не любила. А так я больше ничего о нем не знаю.
«Выходит, скатился дядя, — подумал Дмитрий. — Зато у него и вид был пришибленный. Теперь ясно, отчего он Сотовку забыл. Когда летал высоко, до нее ли ему
Прибежавшая к ним Оля в один миг каждому нашла какое-нибудь дело: Дмитрия заставила помыть принесенный ею арбуз, Ивана Ивановича попросила наточить нож.
— Бобыли несчастные… сидят, ждут у моря погоды, — незло выговаривала им Оля. — А в холодильнике хоть шаром покати… Сахару всего три кусочка, хлеба кошке на завтрак не хватит. Прямо дети малые, дороги в магазин не знают.
Иван Иванович с приходом Оли немного повеселел, стал все чаще поглаживать бороду, что всегда делал при добром настроении, и даже изредка пытался шутить.
— Олюшка, милая, а меня-то за что рикошетом? — с деланной серьезностью спрашивал он, глядя на нее слегка ожившими глазами. — Я тут такой же гость, как и ты, всего-навсего. Уж давай тогда пали кучнее, чтоб по главной мишени…
— Оба вы хороши, один другого стоите, — не меняя обвинительного тона, говорила Оля, готовя на плите глазунью, для которой в какой-то кастрюле отыскала два яйца. Одновременно она протирала бумажными салфетками вымытые Дмитрием вилки, тарелки. — Вы гляньте на себя в зеркало, убедитесь, на кого стали похожи. У вас уже не лица, а маски из воска с холодными стекляшками вместо глаз. Каждого только и осталось обрядить да в гроб положить… Это называются мужчины, сильный пол… А где же ваша стойкость, мужество?.. Сидят тут как бирюки и не знают, что творится сегодня на улице…
— А что там такое, Олюшка? — спросил Иван Иванович и посмотрел в открытое окно. Во дворе, играя, бегали с веселым визгом двое мальчишек, а больше ничего он не приметил.
— Сегодня город словно вымер, вот что такое, — нарезая хлеб, ответила Оля. — Улицы совсем без людей, трамваи ходят пустые. Хромые да больные старушки и те снялись с места. От солнца повязали светлые платки, захватили с собой сумки, корзинки и с утра еще выползли за город, С чего бы это, думаю, старушек потянуло вдруг на природу?.. А сейчас зашла на рынок и ахнула. Это надо видеть, что там творится! Все лавки-прилавки закалены сплошь ягодами, грибами. Прямо горы грибов, и почему-то одни белые, с толстыми ножками, крепкими шляпками. Сами в рот так и просятся… Я как увидела эти дары природы, так сразу и подумала: ну все, сейчас вытаскиваю затворников в лес…
— Ты чуешь, Тимофеич, в кого она целится? — сказал Иван Иванович, у которого теперь еще больше оживились глаза. — А может, тут и есть резон, как ты считаешь?.. Оно, конечно, боровичков не мешало бы пошукать…
— Учтите, Дмитрий Тимофеич, — предупредила Оля, сверкая синими глазами, — если у вашей машины убежит в багажник искра, то это все равно вам не поможет…
— Оля, вы напрасно обо мне такого мнения, — возразил Дмитрий и впервые заметил маленькие ямочки на ее круглых розоватых щеках. — Уж когда Иван Иванович высказывает согласие, я тем более не смею противиться.
XXVIII
Обгоняя чуть замешкавшиеся легковушки и редкие по воскресеньям, коптящие черным дымом грузовики, сбавляя скорость лишь на резких поворотах, мостах да крутых спусках, они уже около часа ехали на белых «Жигулях» по узкому Дмитровскому шоссе. Справа и слева им навстречу текли
Скоро, когда подъехали к очередной такой деревне, Оля, сидевшая рядом с Иваном Ивановичем, неожиданно запрыгала как малое дитя, захлопала в ладоши и громко, восторженно воскликнула:
— Ой, смотрите, смотрите!.. Коза по крыше ходят…
И всем было так любопытно видеть белую козу с круто загнутыми назад рогами, которая словно застыла у самого конька тесовой крыши дома, что Дмитрий тут же сбросил газ, на минуту прижал машину к обочине. Чуть склонив набок голову, коза задумчиво оглядывала сверху землю, как полководец с какой-нибудь высоты озирает поле боя.
Дмитрий сразу вспомнил свою сухонькую, юркую бабушку и на редкость проказливую козу Соньку. В первое послевоенное десятилетие еще тяжелой была жизнь в их Сотовке, и многие сельчане тогда вместо коров заводили коз. В то время отец тоже купил козу, чтоб в доме было хоть какое-то молоко. Паслась коза Сонька всегда на зеленой лужайке за огородом, а присматривать за ней вменялось шестилетнему тогда Дмитрию. И вот как-то убежал он с самодельным самокатом подальше от дома, а когда вернулся назад, то Соньки на лужайке уже не было. Он обегал все кругом, но найти ее нигде не мог, словно провалилась та сквозь землю. Убитый горем, он сел на крыльцо и заплакал. А скоро услышал, как где-то совсем рядом блеет Сонька. Задрав голову, он увидел ее на крыше избы и еще больше разревелся, боясь, что Сонька упадет оттуда и переломает себе ноги. Тогда-то и вышла на крыльцо бабушка, узнав, почему он плачет, погладила его по голове и тут же утешила: «Не лей ты слез понапрасну, глупенький мой. Сонька твоя как туда залезла, так опять и слезет. Ничего с ней, прохвосткой, не поделается».
Вспоминая сейчас об этом, Дмитрий поймал себя на том, что думает о своей любимой бабушке как-то спокойно, легко, как о живом человеке. Неужели когда-нибудь с таким же спокойствием он будет вспоминать и о Кате? От этой мысли ему стало вроде легче, но он тут же ее испугался. «Нет, никогда, никогда!» — вовсю запротивилась его душа. Да, не мог еще Дмитрий поверить, что время поздно или рано помимо его воли возьмет свое, приглушит в сердце чувство утраты, потому что любить можно только живых, а мертвых надо помнить, думать о них светло.
Уже не видно было белой козы, давно осталась позади и сама та деревня, а Оля как истинная горожанка, которой из всех животных только и знала хорошо кошек да собак, все еще продолжала удивляться:
— Ну и коза, ну и чудо!.. Прямо цирк под открытым небом!..
— Это зов крови предков поднял ее на крышу, — рассудил Иван Иванович. — Сколь уже веков прошло, как козу одомашнили, а все одно она тоскует по высоте — по горам, отвесным скалам, откуда глазам открывается больше простору… Вот и ты, Олюшка, вроде сродни той козе… выросла в городе, а тянет тебя в лес… И нас грешных еще ухитрилась сманить. А что-то, голубушка, грибников нам пока не попадается.