АРИСТОКРАТИЯ В ЕВРОПЕ. 1815—1914
Шрифт:
Опасение потерпеть крах, подобный тому, что выпал на долю Гогенлоэ-Эрингенского, был главной причиной, отбивавшей у крупных аристократов охоту принимать непосредственное участие в развитии промышленности. Приобретение акций позволяло получать прибыли от индустриального роста с меньшим риском, без личного участия в делах, а это, в свою очередь оставляло аристократам достаточно свободного времени, необходимого, чтобы играть ту роль в политике и светской жизни, к которой они были наилучшим образом подготовлены традициями и воспитанием.
К началу двадцатого века и в Англии, и в России именно аристократы являлись главными держателями акций. По мнению Спринга, приобретение крупных пакетов акций ведет свое начало с 1860-х годов. Томпсон добавляет, хотя свидетельства и достаточно скудны, что, начиная с 1880-х годов помещики «весьма возможно» увеличивали свои доходы за счет фондовых бирж. В качестве наиболее известного примера подобных действий можно указать на семью Рассел, которая в канун Первой мировой войны обменяла свою лондонскую земельную собственность на ценные бумаги. В данном случае определяющее значение для городских землевладельцев имел страх политического риска, возраставший по мере того, как «социализм» обретал почву под ногами, однако наиболее частой причиной, заставлявшей аристократов вкладывать капитал в ценные бумаги, было падение сельскохозяйственной ренты, уменьшение политической значимости крупных поместий, и все более откровенная плутократическая природа высшего общества [218] .
218
Thompson F. M, L. English Landed Society in the Ninteenth Century. London, 1973. P. 307; Spring D. English Landowners… Op. cit. P. 53–61; Cannadine D.Lords and Landlords… Op. cit. P. 419–421.
В
219
Becker S. Nobility and Privilege in Late Imperial Russia, DeKalb, 1985.
Наиболее подробный анализ различных форм, которые приобретало в аристократической среде владение акциями, приводится в исследовании Гарольда Винкеля, где рассматриваются различные способы вложения денежных поступлений, которые в середине девятнадцатого столетия буквально переполняли карманы представителей высшего немецкого дворянства. По большей части аристократы пытались приобрести землю в тех местах, где цены не были чрезмерными. Лишь немногие, обычно те, кто имел прочные семейные связи с индустрией, старались совершить выгодные капиталовложения в производство или приобрести акции промышленных компаний. Тем не менее, расплатившись, в конце концов, с долгами и приобретя предлагаемую по приемлемой цене землю, большинство дворян было вынуждено обратиться к фондовой бирже. В подавляющем числе случаев они действовали с минимальным риском, покупая государственные ценные бумаги, первоначально, как правило, немецкие, а позднее и иностранные. Помещением капитала, наиболее близко связанным с индустриальными инвестициями, обычно являлось приобретение железнодорожных облигаций. Управляющие имуществом Standesherren, в большинстве своем глубоко консервативные, могли бы с полным правом заявить, что их основная задача — неизменно обеспечивать старинным семействам возможность достойного существования. Они не захотели продавать или сдавать в аренду шахты, чугунолитейные производства и заводы для того, чтобы теперь производить изначально рискованные, как это считалось, биржевые спекуляции с ценными бумагами [220] .
220
Winkel H.Die ablosungskapitalien aus der Bauernbefreiung im West und Suddeutschland. Stuttgart, 1968. S. 35–37, 66–68, 78, 82, 98.
Глава 7. Жизнь, этикет, нравы
В 1874 году кронпринцесса Пруссии впервые посетила Россию, чтобы присутствовать на бракосочетании своего брата с дочерью царя. В письме к матери, королеве Англии Виктории, кронпринцесса признается, что Москва поразила ее, и во всей Европе она не встречала подобного города. Столице империи, С.-Петербургу, она уделяет в своих письмах меньше внимания. «Я не говорю о Петербурге, — замечает кронпринцесса, — так как те, кто предпочитает кружиться в возбуждающем вихре беззаботной жизни, могут вести точно такую же в Париже или Вене, не имея времени ни для чего иного, не замечая мира, лежащего за пределами блистательных салонов, luxe ecrasant [221] дворцов и безумных излишеств величественного двора». Здесь слышен голос любимой дочери принца-консорта Альберта, которая благодаря серьезности и цельности своей натуры нажила себе множество врагов среди английской аристократии, праздной и любящей удовольствия. Но юная принцесса была права, полагая, что аристократия отдавала значительно больше времени и сил погоне за роскошью и развлечениями, чем всем прочим сторонам жизни. Столь же справедливо она считала, что во всех главных столицах Европы высшее общество руководствуется по сути теми же жизненными принципами [222] .
221
Подавляющая роскошь ( фр.)
222
Darling Child… Private Correspondence between Queen Victoria and the Crown Princess of Prussia… 1871–1878. London, 1976. P. 128–129.
Говоря о развлечениях и образе жизни, необходимо отметить существенное несходство между миром городского высшего общества и миром поместного дворянства. Однако еще более важными были различия между образом жизни представителей разных полов.
Викторианское аристократическое общество отнюдь не походило на гарем, где женщины невежественны и полностью исключены из социальной жизни, в которой господствуют одни мужчины. Если клубы, полковые собрания, курительные комнаты в сельских особняках были отданы на откуп сильной половине человечества, то при дворе, в бальных залах, салонах и гостиных представители обоих полов вращались на равных, и были неотделимы друг от друга. Городское высшее общество, соединяя молодых мужчин и женщин, обеспечивало непрерывность аристократических родов, выполняя тем самым свою основную функцию. Замкнутость высшего света, доступ в который был регламентирован тщательно разработанными ритуалами, а поведение девиц подвергалось строгому контролю — помимо всего прочего, была вызвана необходимостью гарантировать, что молодые аристократки выйдут замуж за равных себе по положению. Теперь, когда браки устраивались уже не по сговору родителей, склонных к упрочению династий, но в значительной степени зависели от выбора и взаимного расположения самих молодых людей, возросла необходимость
223
Gronow. The Remeniscences and Recollections of Capitan Gronow. 2 vols. London, 1900. Здесь цит. т. 1, с. 32; Davidoff L. The Best Circles. London, 1986. P. 149.
Хотя представители обоих полов принимали равное участие в жизни общества, роли их, тем не менее, существенно разнились. Воспитание мальчиков было более основательным и целенаправленным. Даже в тех случаях, когда образование, получаемое мальчиками, бывало прискорбно недостаточным, а в семьях, особенно в России, воспитанию дочерей уделялось большое внимание, девочки были ограждены от суровой, проникнутой духом соперничества жизни кадетских корпусов, закрытых школ. и университетов, которые распахивали перед своими воспитанниками двери в большой мир и готовили отпрысков аристократических родов к ведущей роли, уготованной им в обществе. В большинстве аристократических семей дочерям давали изящное воспитание, необходимое для того, чтобы привлечь будущих мужей, но мало заботились об их всестороннем умственном развитии. Дэйзи Корнвейлисс-Вест, будущая принцесса Плесская, вспоминает: «Я не получила образования, дающего верные представления о мире». Зато ее вместе с сестрой отправили во Флоренцию, где они обучались итальянскому языку и пению [224] .
224
Princess Daisy of Pless, Daisy, Princess of Pless. By Herself. London, 1928. P. 30, 37.
Мужчина-аристократ, в том случае, если он был достаточно богат, мог проводить свои дни в совершенной праздности. При этом он мог выбирать между военной, дипломатической или политической карьерой. Деятельное участие в управлении собственным имением также могло быть сферой приложения его энергии. Для женщины о карьере не могло быть и речи. До 1914 года для женщин, даже для получивших хорошее образование дочерей адвокатов, профессоров и других представителей этой прослойки средних классов, редко находились вакансии, а у молодых аристократок, как правило, не было нужды поступать на службу по материальным соображениям; тем, кто все же избрал ее, приходилось преодолевать откровенно неодобрительное отношение общества и к тому же недостатки собственного образования, не соответствующего предъявляемым требованиям. Значение, которое в викторианскую эпоху придавалось ответственности аристократов перед всеми нижестоящими, усиливало ту роль, которую представительницы женской половины аристократии, в особенности поместной знати, играли в благотворительной и учебно-воспитательной деятельности. В России, где до 1890-х годов в селах практически не существовало государственных лечебных и образовательных заведений, школы, больницы, сиротские дома и богадельни, которые создавались и обеспечивались усилиями некоторых крупных землевладельцев, открывали их женам возможность на достойном поприще проявлять свои способности к руководству и организации. Благодаря подобному положению вещей, именно представительницы женской половины аристократии оказывали эффективное содействие развитию крестьянских ремесел [225] .
225
Примером может служить деятельность княгини анны Оболенской в имении ее мужа в Пензе. См. об этом в кн. Lieven D. С. В.Russia's Rulers under the Old Regime. London,1989. P. 260.
Во всей Европе отношения между родителями и детьми потеплели и стали менее формальными, и по сравнению с периодом до 1815 г. материнство приобрело больший престиж. Теперь матери-аристократки стали видеть свою основную цель в том, чтобы окружить собственных детей любовью и заботой, а также сыграть главную роль в формировании их нравственных и религиозных ценностей. Многие женщины с готовностью выполняли это предназначение, но, когда дело касалось сыновей, им приходилось мириться с укоренившейся в обществе традицией, в соответствии с которой мальчикам следовало получать образование в военных или закрытых школах. К тому же, в том случае, когда чрезмерная преданность материнскому долгу, не говоря уже о благотворительности, отвлекала женщину от светских обязанностей, в аристократических кругах к этому относились неодобрительно. В обществе дамы соперничали, стремясь стать хозяйками наиболее модных салонов, самыми элегантными представительницами фешенебельных кругов, законодательницами вкусов и манер. Но в силу того, что королевские дворы неуклонно утрачивали свое главенствующее значение, бюрократические и парламентские институты, напротив, стремительно росли, а в аристократической среде настойчиво ощущалась необходимость сохранять хотя бы видимость соблюдения нравственных норм, аристократки отказались от той роли, которую в прежние времена играли фаворитки царствующих особ. Последней представительницей высшей знати, с грандиозным размахом исполнявшей роль такой фаворитки, была Екатерина Долгорукая, которая благодаря своей длительной связи с Александром II на протяжении 1870-х годов оказывала влияние на возвышение и падение министров, заключение контрактов на строительство железных дорог и отношения императора и его наследника [226] .
226
Например, Элард фон Олденбург-Янушау отмечает в своих мемуарах (Erinnerungen. Leipzig, 1936. S. 11), что мать лично следила за их первоначпльным образованием, окружала их огромной любовью и способствовала их душевному развитию. Отец внушил им чувство долга. Подобные утверждения встречаются во многих мемуарах.
Принц Хлодвиг Гогенлоэ-Шиллингфюрст, будущий канцлер Германии, объясняя, почему представители верхних слоев южногерманского дворянства в XIX веке ведут бесцельную и не способную дать чувство удовлетворения жизнь, заявлял, что в современном мире дворяне почти лишены возможности играть важную роль в какой-либо сфере — политической, военной или экономической. Он добавлял также, что «истинными счастливцами в этой стране, по крайней мере, среди представителей нашего класса, являются не мужчины, а женщины, в том случае, если они способны оценить все выгоды своего положения». Смысл этих слов ясен: так как женщины по природе своей не могут оказывать значительного воздействия на жизнь государства, они, в отличие от мужчин, по крайней мере не испытывают разочарования [227] .
227
Prince Chlodwig von Hohenlohe-Schillingf"urst. Memoirs of Prince Chlodvig of Hohenlohe-Schillingf"urst. London, 1906. T. 1. S. 30.