Арийский миф в современном мире
Шрифт:
Все это и стоит за современной сменой парадигм в индийской историографии. Кроме того, нельзя забывать о том, что нацисты тоже называли свой национализм «оборонительным». И сегодня ни один национализм не отважится открыто заявить о своих агрессивных, милитаристских, гегемонистских устремлениях. Но это нисколько не мешает ему проявлять агрессию по отношению к «меньшинствам» и «чужакам». Так, показательно отношение индусского национализма к представителям иных конфессий, и прежде всего к мусульманам. Не менее важно и то, что некоторые сторонники хиндутвы понимают «индусскую Индию» в цивилизационном плане и доказывают, что сегодня происходит становление «индусской цивилизации», чему, как они сетуют, мешают индийские «западники» (Goel 1993; Jain 1993: 375. Об этом см.: Lele 2000: 23–29). Этот цивилизационный проект имеет и территориальный аспект: некоторые лидеры фундаменталистов мечтают о «возвращении» Пакистана и Бангладеш в состав Индии.
Вместе с тем нельзя не отметить, что некоторым пакистанским ученым генеалогия, выводящая
Как правильно замечает Д. Фигейра, в Индии образ ариев многообразен. Он может означать как истинных индусов, так и пришлых чужаков. В первом случае периферия отсекается как инородное образование, а во втором она, напротив, реинтерпретируется и противопоставляется центру. Классический арийский миф давал возможность привилегированной части индийского общества отождествлять себя с пришельцами-завоевателями. В эпоху британского владычества средний класс тем самым подчеркивал свое культурное превосходство над колонизаторами. И это помогало ему бороться против колониализма. В то же время выходцы из общественных низов реинтерпретировали арийский миф, совершая его деконструкцию и показывая, что и социальная ситуация может быть кардинально изменена. При этом низшие слои противопоставлялись высшим как два совершенно разных общества, и первые, по крайней мере, символически получали то место в социальном пространстве, которого они якобы заслуживали, а вторые без сожаления свергались с пьедестала. Поэтому, как отмечает Фигейра, сегодня следует вырабатывать более тонкие методы анализа дискурса в колониальном обществе и проводить различие между национализмом и стремлением местной элиты сохранить структуру традиционной власти, легитимируя это апелляцией к идеализированному древнему порядку. Ведь в одних случаях арийский миф служил в Индии идеологией сопротивления колониализму, будь то британский колониализм или арийский (брахманский), а других – гегемонистскому проекту, направленному против меньшинств. Иными словами, его функции отличались многообразием и определялись теми группами, которые к нему обращались (Figueira 2002: 157–159. См. также: Trautman 1997: 221–222).
Заключение
Таким образом, мы проследили историю арийского мифа на протяжении более 200 лет. Возникнув как невинная научная гипотеза в контексте раннего европейского романтизма, арийский миф проделал в своем развитии причудливую траекторию, став основой насыщенного политического дискурса. При этом в различных контекстах, в разные эпохи и на разных континентах он принимал свой особый облик, диктовавшийся интересами его создателей и пропагандистов, способных изменить его смысл до неузнаваемости. Это говорит нам прежде всего о высокой социальной роли науки. Если создаваемые ею концепции затрагивают болевые точки современного общества или интересы определенных общественных групп, то такие концепции с легкостью переосмысливаются и используются в тех или иных политических целях, порывая с академической скрупулезностью и вне зависимости от того, что думают об этом ученые. Впрочем, как мы видели, и среди ученых находятся такие, для кого политические интересы оказываются не в пример важнее научных. Следовательно, ученые отнюдь не живут в «башне из слоновой кости», а являются заинтересованными участниками политического процесса, что нередко оказывает существенное влияние на саму их научную деятельность – на то, какие именно научные проблемы привлекают их внимание, какие методы и источники они используют в своем исследовании, как они их интерпретируют и к каким именно выводам приходят.
Речь, разумеется, идет о влиянии национализма на научную парадигму. Так, если колонизаторам арийский миф был нужен для оправдания процесса колониализма как «цивилизаторской миссии», направленной на просвещение «варваров», то местные противники колониализма и активисты национально-освободительного движения тоже прибегали к его помощи, но использовали его в совершенно ином ключе. В ранний период они могли разделять миграционную гипотезу, но при этом отождествлять своих предков все с теми же колонизаторами. Это делалось для того, чтобы показать, что, во-первых, по своей культуре и цивилизаторским способностям предки нисколько не уступали нынешним колонизаторам или даже находились с ними в близком родстве, а во-вторых, именно поэтому местное население не должно рассматриваться уничижительно в качестве «варваров» и имеет полное право на самостоятельное развитие.
После получения независимости такая концепция неизбежно требовала переосмысления, так как для своей легитимации национальное государство было заинтересовано в опоре на принцип автохтонности: необходимо было доказать, что основное его население является «коренным», то есть имеет предков, обитавших здесь испокон веков. За этим стоит идея исторического права на территорию проживания, апелляция к которому широко используется в современном мире при отсутствии у бывших колониальных народов зафиксированного юридического права на свои земли.
Казалось бы, территориальный вопрос не находится в какой-либо неразрывной связи с идеей «арийских предков». Однако идеологи политических движений не готовы отказаться от арийского мифа, создающего весьма привлекательный образ предков, награждая их самыми завидными качествами. Поэтому, чтобы связать своих предков с арийцами, последних требуется сделать автохтонами. Это вовсе не означает полного отказа от миграционной парадигмы, но теперь миф признает только миграции вовне, а их исконным центром оказывается именно данный регион или государство. В результате возникает парадоксальная ситуация, когда «прародина арийцев» оказывается заложницей национальности создателей местных версий арийского мифа. Так, для современных индусских фундаменталистов такой прародиной служит Северная Индия, украинские националисты отождествляют ее с Украиной («государство Аратта»), армянские помещают ее на Армянском нагорье, курдские обнаруживают ее в горах Тавра и Загроса, таджикские ищут ее в Средней Азии, а русские – в Приполярье («Гиперборея-Арктида») или на Южном Урале, где их интересы иной раз пересекаются с башкирскими националистами. Даже некоторые осетинские авторы готовы сделать Осетию едва ли не древнейшим центром расселения индоевропейских племен, хотя в целом в осетинской историографии доминирует представление о приходе скифских или аланских предков извне.
Мало того, сегодня русские националисты нередко объявляют, что именно Россия была прародиной «славян-арийцев», откуда те и расселялись по всему миру, осуществляя свою «цивилизаторскую миссию». Примирить такие концепции совершенно невозможно, и оказывается, что они вовсе не решают какие-то научные задачи, а преследуют своей целью конкретные интересы местных национализмов, то есть предназначены прежде всего для внутреннего пользования.
Действительно, миф, делающий упор на местных предков и превозносящий их прошлое, призван помочь преодолеть комплекс неполноценности, возникающий у националистов при знакомстве с более древним и более насыщенным героическими событиями прошлым некоторых других народов, в частности античных. На протяжении последних двух веков у самых разных мыслителей независимо друг от друга возникала досада оттого, что в школах или гимназиях им приходилось детально изучать историю ряда известных древних народов в ущерб истории их собственных предков. Посещают такие горькие мысли и современных русских националистов (Шнирельман 2012б: 36–37). В этом они не оригинальны, ибо еще в начале 1790-х гг. такой вопрос пришел в голову не кому иному, как Н. М. Карамзину. Тогда в своей поэме «Илья Муромец» он размышлял: «Мы не греки и не римляне; мы не верим их преданиям… Нам другие сказки надобны; мы другие сказки слышали от своих покойных матушек» (Карамзин 1966: 149). Очевидно, такие романтические настроения вообще характерны для культурного национализма.
Своеобразная ситуация сложилась ныне в некоторых новых государствах Центральной Азии и Южного Кавказа, где советская историческая наука всегда обнаруживала два пласта – один древний местный, а другой более поздний пришлый. Первый был связан с иранским (то есть с индоевропейцами) или иным местным населением, а второй – с тюрками. Это ставит многие местные титульные нации в сложное положение, так как чрезмерный упор на тюркских предков лишает их возможности апеллировать к историческому праву на территорию, ибо те считаются пришельцами. Поэтому, признавая двухкомпонентность своего происхождения, они с гордостью включают в число своих прямых предков древнее иранское население. Это неизменно отражается в официально признанных версиях национальной истории, находит свое выражение в государственной символике и получает место на страницах школьных учебников.
В то же время это вызывает недоумение и недовольство соседних народов, прежде всего армян и таджиков, считающих именно себя легитимными прямыми потомками индоевропейцев. Версии, выдвигаемые соседями, они воспринимают как противоправное посягательство на свое собственное историко-культурное наследие (Асатрян, Геворкян 1990; Шукуров, Шукуров 1996). Сегодня они также высоко ценят свое «арийское происхождение», апеллируя к нему для решения тех или иных политических задач. Скажем, в обоих случаях большое значение придается развитию добрососедских отношений с Ираном и Россией, для чего местные идеологи, политики и дипломаты не устают подчеркивать роль общего «арийского родства» и «арийского культурно-исторического наследия». Кроме того, арийский миф играет здесь и большую символическую роль, апеллируя к былым территориям, которые когда-то заселялись предками, а ныне находятся в составе соседних государств. В случае с Арменией речь идет об Армянском нагорье, а в случае с Таджикистаном – об обширных областях Средней Азии, занятых сегодня тюркскими народами.
Русские националисты также используют арийский миф для обоснования права на всю территорию современной России или даже бывшего Советского Союза ссылкой на широкое расселение древних индоевропейцев, которых местный миф отождествляет со «славянами-арийцами». Одной из причин этого служит страх перед распадом России или кардинальным изменением этнического состава ее населения в связи с депопуляцией у русских и массовой миграцией населения из соседних государств. В этом случае арийский миф служит символическим способом легитимации территориальных границ, и вовсе не случайно внимание его создателей и пропагандистов приковано главным образом к пограничным регионам. Отсюда – поиски примордиальной прародины на Крайнем Севере, стремление обнаружить следы древней славянской государственности на Кавказе, приписывание Рюрику и его балтийским родственникам славянских корней и, наконец, страстное желание сделать айнов Дальнего Востока «европеоидами» и «родственниками славян-ариев». Кроме того, русские националисты апеллируют к арийской идее, пытаясь защищать интересы русских в новых постсоветских государствах путем изображения их там «коренным народом», чьи «арийские предки» якобы с незапамятных времен населяли всю Евразию.