Аркадия
Шрифт:
– Ты что пытаешься научить меня жить?
– Если бы меня это интересовало, я бы уделяла твоему воспитанию больше времени прежде, чем ты достигла совершеннолетия. Так что закрой свой милый ротик и не порти вечеринку, дорогая.
Я нахмурилась и замолчала, делая вид, что вовсе ее не слушаю. Если на отца я могла влиять, то все перепалки с Розой оканчивались моей капитуляцией. Мне хотелось вопить, что она мне не сдалась, послать ее куда подальше и сказать, что ее милое личико будет сниться мне в кошмарах даже после десятка лет психотерапии, но я усвоила одно - нельзя показывать Розе, что у меня есть эмоции по поводу нее. Роза поймает меня на крючок, и мне уже не сбежать. Я послушно дала ей заплести мне косы, но сказала:
– Переодеваться не буду.
На мне были кожаные штаны и рваная майка с надписью "Joy Division". Название группы я написала сама на простой
– Ты все?
– буркнула я. Никто не мог заставить меня почувствовать себя так неловко, слова не сказав, как моя собственная мать.
Роза встала, оглядела меня, покачала головой.
– Вариация на тему. Но вполне сносно. Жду тебя через пять минут, куколка.
Мама называла меня куколкой, а папа - принцессой. Я сама понятия не имела, кто я такая. Когда Роза ушла, я допила вино из забытого ей бокала. Со стен на меня одобрительно глядели иконы готической музыки. Я методично заполоняла комнату пластиковыми черепами, плакатами, кристаллами, висящими на стеллаже, высушенными цветами и черными свечками, но с обоями поделать ничего не могла. Мои мрачные плакаты с трудом справлялись, заклеивая обои со сплетенными друг с другом геральдическими лилиями - флер де лисами, или как их там. Одно меня утешало - лилии все-таки погребальные цветы во многих культурах.
Я посмотрела в зеркало. На голове у меня была национальная гордость, черные косы такие длинные и так хитроумно заплетенные, что впору было орать "Косово это Сербия!". Я взяла с тумбочки духи, название у них было говорящее - "Похоронное бюро", но пахли они скорее как первый учебный день - чернильная горечь, белые цветы и дождевая прохлада. Я щедро обрызгала себя духами, отдернула и без того длинную майку и отправилась вниз. Дом у нас богатый, даже не просто богатый, а что называется кричаще роскошный. Вилла на берегу озера Меларен, в престижном курортном районе не слишком далеко от Стокгольма. Люди заполоняют побережье летом и убираются подальше зимой. Меня это всегда устраивало. Домом явно занималась Роза, здесь чувствовалась ее жадная рука. Хрусталь, красное дерево, винтовые лестницы и позолота - все так, как Роза хотела. Что до моего папы - он увлеченный человек, ему плевать, чем обиты кресла и чем обклеены стены. Единственное, на чем папа настоял - фотографии на стенах. Каждый раз спускаясь вниз я видела себя маленькую, плескавшуюся в ванной, отца, обнимающего меня и Розу, стоящую рядом, большой воздушный шарик, вызывавший у меня, судя по выражению моего лица на фотографии, дичайший восторг. Словом, смириться с этим сложно, поэтому я не водила никого домой. Но это только вторая причина. Первая состояла в том, что мне некого водить домой.
Еще спускаясь по лестнице, я услышала визгливую скрипку, вливающуюся в трели балканской музыки, надоевшей мне до чертиков. Меня на секунду одолело желание подняться наверх и запереться у себя в комнате. В детстве я любила сербскую музыку и праздники, но с возрастом почти все, что нравилось тебе в детстве становится каким-то до комка в груди стыдным. Я старалась ступать как можно тише и замерла на лестнице, не выходя из тени. Людей было много - на них были одинаковые черные костюмы и коктейльные платья примерно одного фасона. Серьезные люди, я прекрасно знала, чем они занимаются. Игорный бизнес, торговля людьми и оружием, наркотрафик. А ведь с виду такие приличные, довольные своей жизнью люди. Пьяные, красные, улыбаются. Роза сидела на своем месте, на лице у нее была скука. Папа разговаривал с кем-то, что-то оживленно вещая. Я слышала всполохи его голоса - так пламя иногда взвивается выше без видимой причины. Папа говорил на сербском. Он был очень оживлен, совсем молодой смуглый парнишка перед ним нелепо улыбался. Папа выглядел постарше мамы, лет на тридцать, а может тридцать пять. Я надеялась, это у нас семейное, и я буду выглядеть так же молодо и свежо к тому моменту, как окончательно потеряю все понятия о человечности и вкусе, как все люди после тридцати. Парень вдумчиво кивал, глаза его выражали страх и обожание. Наконец, папа схватил его за подбородок, притянул
Папа от природы был скорее обаятельный, чем красивый. У него была зубастая, острая улыбка, которая делала его изможденное, типично сербское лицо удивительно притягательным.
Иногда в юмористических телешоу показывают сербских бандитов. Вот мой папа выглядел именно так, как их доводят до гротеска ради комического эффекта по ту сторону экрана. Иногда мне казалось, что так папа являет миру свое странноватое чувство юмора. У него были золотые кольца на каждом пальце, обилие золотых цепочек на шее, блестящий фиолетовый костюм с ярким, желтым, как у клоуна, галстуком. Роза говорила у папы был шанс стать хорошим человеком, папа был врачом, но грянула Югославская Война, и он стал чудовищем. Папа иногда спрашивал, больше риторически, что они сделали с его страной. Но "они" всегда были безличные, загадочные силы, а папа был вполне реален и вроде как даже числился среди военных преступников, которым хорошо было бы объявиться когда-нибудь в Гааге. Под другим именем, в другом времени, и вообще все это глупости, съешь лучше кусочек торта, милая - вот как папа об этом говорил. Торт-то я ела, но прошлое отца заставляло меня стыдиться.
Люди вокруг шумно пили, смеялись, до меня доносилась смешанная до полной однородности шведская и сербская речь. На этом пиджине я долго говорила в детстве. До меня донеслась одна из папиных фраз:
– Музыка хорошая, но мне надоела! На, послушай.
– Что послушать, Драган?
Папа достал из кармана наушники, левый взял себе, а правый вставил в ухо этому молодому, симпатичному пареньку с нелепой улыбкой и большими и темными, испуганными глазами. Папа обхватил его за плечи, будто собирался начать танцевать, и Роза махнула рукой, музыка тут же стихла, музыканты остановились, как вкопанные. Я тоже замерла, не двигаясь со своего места. Я видела, как у парня расширились глаза, губы его прошептали что-то, и я подумала, что ему не просто страшно, он, наверное, представляет, как умрет. Папа достал телефон, выдернул из него наушники, и звук, освободившись из проводов, устремился в тишину, заполняя ее полностью. Я услышала сбивчивую, но вовсе не такую нервную, как ожидалось, речь. Голос вероятно принадлежал темноглазому пареньку.
– Нет, ничего. Счета и договоры в полном порядке. Словно бы все эти деньги заработаны легальным путем. Честный предприниматель. Но, может быть, выведет меня на Драгана.
Папа отбросил телефон, Роза легко поймала его. Он заглянул парню в глаза, широко, почти сентиментально улыбнулся.
– Ну как, вывел?
– поинтересовался он, а потом хлопнул парня по щеке, сказал:
– Да можешь не отвечать, Джордже!
Папа засмеялся, и все вокруг, как эхо, повторили за ним. Только Роза молчала. Она облизала пухлые, смазанные розовым губы, ее язык высунулся на секунду и исчез. Она была сосредоточенная и голодная, как кошка.
– Это не то, что вы подумали!
– защебетал Джордже.
– Это подделка! Это не я, не мой голос.
Голос был его, несомненно, теперь я могла сравнить. Но я бы тоже попыталась соврать в такой ситуации.
– Как так не твой? Неужели я ошибся? Я тебя не узнал?
Все молчали, риторические вопросы папы не были обращены ни к кому конкретно, ни к зрителям, ни даже к Джордже. Я видела, как Джордже дрожит. Ему и двадцати пяти не дашь, совсем молодой. Молодые парни любят ввязываться в приключения из принципа, за идею. А потом они умирают. Я такое уже видела, не много, раза три за свою жизнь. Когда увидела в первый раз - меня стошнило, я до сих пор помню вкус желчи во рту, он и ассоциируется у меня с убийствами. Тот человек хотел убить меня, и его застрелил мой тогдашний телохранитель - меня изрядно забрызгало кровью. Сам мой телохранитель умер еще через три года, и тогда меня забрызгало мозгами.
Папа возвел глаза к потолку, сказал:
– И я даже никогда не узнаю, работал ты на полицию изначально или тебя перекупили? Виноват твой покровитель в том, что произошло или нет? Неужели ответы на все эти вопросы ты унесешься с собой в могилу?
Папа замер, он выглядел так, будто собирается задать еще один вопрос. А потом он резко достал пистолет, приклад разбил Джордже нос, мерзкий хруст вонзился в мой слух. Джордже полетел на пол, проехался по скользкому мрамору, белому с черными прожилками. Он потянулся в карман, но папа уже выстрелил ему в руку. Джордже заорал, вторая его рука нырнула в тот карман, куда не успела подстреленная. В этот момент Роза достала из-под стола пистолет.