Аркадия

Я смотрела документальные фильмы про насекомых уже больше четырех часов. Часть меня надеялась, что все забыли о том, что в мире есть я, и заняты своими делами. Я бездумно пялилась в экран, осмысляя пролетающих над прозрачным озером стрекоз, блестящих, как девчачьи заколочки и выглядевших примерно так же. Диктор сообщал мне, и еще, наверное, жалкому количеству отчаявшихся найти что-то поинтереснее людей, что на каждого человека приходится двести миллионов особей насекомых. Я представила себя и, для начала, хотя бы миллион насекомых. Получилось плохо, не потому, что я дура, а потому что визуализировать большие числа, в принципе, сложно. Хотя один раз я видела миллион евро. Наконец, на оптимистичной ноте о бесчисленных насекомых, которые сопровождали землю с какой-то там эпохи, вроде бы Силурийской, диктор закончил свою речь. Он призвал юных зрителей писать в студию, присылать свои наблюдения и рисунки. Я сегодня официально вышла из круга юных

зрителей, так что проигнорировала предложение. Вообще-то были годы, когда я с готовностью слала в какую-то Стокгольмскую телестудию многостраничные письма о том, как я наблюдаю за биогеоценозом озера в лесу или жизнью муравейника. Я знала наизусть все дорожки муравьев, я ухаживала за новорожденными мышатами, которых едва не растерзала кошка, я выходила вороненка, и он стал большой вороной, далеко-далеко улетел, и с тех пор мы не виделись. Я, в общем, успела побывать юным натуралистом, исследуя мир вокруг нас. Но никто не ответил мне, не пригласил меня в эфир, чтобы я помахала ручкой своим одноклассникам, безмерно собой гордясь. В общем, ничего не получилось. А теперь я мало что могла написать.

То есть, конечно, всегда можно было написать правду. Как-нибудь так: Привет, меня зовут Делия Яснич, и вот осень моего первого года без школы. Я хочу стать ветеринаром, но жизнь не очень справедлива к животным, потому что мой папа - глава самой крупной этнической преступной группировки в Стокгольме, и я поеду учиться в Оксфорд на юридическом факультете, чтобы отец и дальше отмывал деньги. Сегодня мой день рождения и Хеллоуин, но мне не хочется праздновать. Внизу все разоделись монстрами, то есть сербами, и громко желают мне здоровья и счастья, а я хочу провалиться сквозь землю. Я вымолила у папы год, в течении которого надеюсь упросить его остаться в Стокгольме, чтобы учиться лечить зверушек, но это даже звучит глупо. Но я не забросила исследования фауны нашего города, сейчас я спущусь вниз и буду изучать сербов. Жду вашего ответа и помощи в моих исследованиях. Искренне ваша Делия.

Я фыркнула, как будто этот нелепый текст мне кто-то предложил, а не я сама его придумала. На экране замелькала реклама шоколадного батончика, который непременно утолил бы мой голод. В животе заурчало, но спускаться добровольно я не планировала.

Мне послышались шаги за дверью, и я, будто перепуганная фильмами про маньяков девчонка, схватила телефон. Хорошо, что номер моего лучшего, и единственного тоже, друга стоял на быстром наборе.

– О, Хакан!
– нарочито громко сказала я.
– Спасибо! Такое трогательное поздравление! Ты меня очень порадовал.

Хакан, не успев еще слова сказать, молча слушал, как я благодарю его за несуществующее поздравление. Мог бы, кстати, и раньше поздравить.

– Не за что, - сказал Хакан.
– С днем рожденья, кстати. Тебя что хотят заставить праздновать с семьей?

– Ты совершенно прав, - ответила я.
– Спасибо, что позвал! Разумеется, можешь заехать за мной.

– Я-то могу, но вот твой папа мне башку отстрелит, - ответил Хакан спокойно.
– Так мне собираться?

– Собирайся прямо сейчас.

Хакан в этом году тоже планировал бездельничать. Он, как и все готы, кроме меня, мечтал поступить в медицинский, чтобы стать патологоанатомом. Однако, не прошел и вынужден теперь мечтать о чем-то другом. О смерти, наверное, потому что готические мечты это большая часть нашей с ним жизни. Мы были друзьями, сколько я себя помню. Он мой сосед, и мы были обречены вместе наматывать сопли на лопатки, играясь в песочнице. В первом классе мы не сговариваясь сели вместе, и с тех пор мало что изменилось - мы все так же близко общались, и ничто не могло нас разлучить. Может, потому что мы оба так и не завели себе никаких других друзей. В средней школе мы переоделись в черное, и наши без того не слишком высокие шансы на социализацию снизились до нуля. Что до меня - я ни о чем не жалела. Фильмы с Белой Лугоши всегда нравились мне больше, чем шумные вечеринки, а Эдгар Алан По и Говард Филлипс Лавкрафт заменили первые подростковые влюбленности. Хакан говорит, что если бы у меня был психотерапевт, он сказал бы, что я пыталась всеми силами декларировать, что я не такая, как моя семья. Подростковый нигилизм сделал меня озлобленной, но в остальном все получилось. Увидев меня на улице, никто не будет думать, что я - богатенькая дочка сербского псевдобизнесмена. Все будут думать, что я - чокнутая. Что и требовалось доказать.

– Ладно, - сказал Хакан.
– Я думал покончить с собой, но если на сегодня есть еще дела, отложу, пожалуй.

– Всегда успеешь, дружок.

– Смерть ждет каждого.

– И в Аркадии я есть.

Мы одновременно засмеялись. Я нажала на сброс, в полной уверенности, что спасена. Однако, когда я повернулась, чтобы положить телефон на тумбочку, увидела, что в дверях стоит Роза. Роза, вообще-то, моя мать, никакая не мачеха. Но она с самого детства требовала, чтобы я называла ее по имени. Раз мне восемнадцать, Розе должно быть что-то около сорока пяти, однако выглядела она лет на двадцать пять, не больше. Я уж не знаю, что она делала - резала себя или жрала таблетки, но ее можно было запросто спутать с моей

старшей сестрой. Наверное, на это она и рассчитывала, требуя называть ее по имени. Роза, вообще-то, красавица. В детстве я считала, что она королева какой-то далекой и очень сказочной страны. Со временем я рассталась с иллюзиями, но ангельски прекрасный вид Розы по-прежнему вызывал у меня дочерний трепет. У Розы были длинные, всегда идеально завитые светлые волосы. Она не была сербкой, то ли она немка, то ли австрийка - мы с ней мало говорили даже обо мне, не то, что о ней. У Розы были совершенно волшебные глаза, такие синие, как Нептун на картинках в интернете - именно совершенно инопланетного цвета. Я была уверена, что она носит линзы, однако это так никогда и не подтвердилось. У Розы были правильные черты, бледная кожа и пухлые, чувственные губы. Она была такая качественная жена гангстера, что мне иногда было смешно. Фигуристая, вечно пьяная супермодель. Но, думаю, папа любил в ней не это. Роза была самым злым человеком, которого я когда-либо знала. В ней не было ровным счетом ничего хорошего, она никогда не думала ни о ком, кроме себя и заботилась в жизни исключительно об удовольствиях. И хотя я знала, что Роза - очень образована, у нее вроде была степень по химии, и она иногда оставляла в своей ванной толстые монографии рядом с догоревшими свечками и полупустой коробкой шоколадных конфет, однако я никогда не воспринимала это всерьез. Роза производила впечатление тщеславной пустышки, но, наверное, все же не была ей. Кем Роза точно была, так это чокнутой алкоголичкой. Однажды она пригрозила моей учительнице, что отрежет ей язык, если та будет сплетничать обо мне с другими учителями.

Мне не нравилось, что мама вспоминает обо мне только ради того, чтобы в очередной раз с кем-то посканадалить. В общем и целом, мои родители друг друга стоили. У Розы с папой была любовь или вроде того. Мое самое яркое воспоминание о детстве - то, как меня отпустили с кружка по рисованию пораньше, и я застала их трахающимися в машине. Прошло с того момента уже десять лет, а страсть кипевшая между ними до сих пор была сравнима по температуре с жерлом вулкана. Мне это казалось глупым.

Вообще-то внешне я была похожа на Розу - у меня были те же черты, те же глаза, только я - брюнетка, как папа, и нос у меня папин. Чтобы Роза видела, что я не хочу походить на нее ни в чем, я красила глаза так черно, чтобы меня скорее приняли за дочь панды, чем за дочь Розы. Папа, конечно, запрещал мне стричь волосы, так что они доходили мне почти до колен, зато я выбрила виски, чтобы демонстрировать Розе свое презрение к ее стандартной, классической красоте. Розе, впрочем, было плевать на все, пока у нее были выпивка и власть. Этого у Розы всегда оказывалось в избытке.

Я смотрела на нее, а она на меня. Она улыбалась, показывая белые, ровные зубки, но взгляд у нее всегда оставался холодным. У нее были зимние глаза, глаза, которые никого не отогреют.

В детстве она никогда не брала меня на руки, может я поэтому так злилась на нее всю жизнь. Холодные матери вызывают либо ненависть, либо восхищение.

– Ну, что?
– не выдержала, наконец, я.

– С днем рожденья, куколка.

Роза всегда называла меня куколкой, как будто я была папиной игрушкой, прихотью, и ничем больше, никак не относилась к ней и ничем с ней не была связана. Раньше это обижало меня, потом злило, а сейчас я и сама была рада, что между мной и Розой толстая стена без единого зазора. Роза покрутила в руке бокал с вином, вдохнула аромат. Взгляд у нее уже был расфокусированный от выпитого, и это придавало ее лицу какое-то кошачье выражение, недоброе и игривое.

– Спасибо, Роза, - ответила я и без паузы добавила: - Чего тебе? Ты с самого утра не заходила. Могла бы и завтра поздравить.

Роза вдруг одним рывком оказалась рядом со мной. Я вздрогнула. У Розы был характер маленькой, кровожадной хищницы, но что было еще более странным - у нее и движения были такие - игривые и ловкие, мягкие, а потом неожиданно ясные, резкие.

– Твой отец хочет тебя видеть, - сказала Роза.

– Я договорилась с Хаканом.

– Ничего, Хакан подождет. Если будет ждать Хакан, ничего не случится, максимум, он промокнет под дождем. Если будет ждать твой отец, кто-нибудь останется покалеченным. Но мне плевать, дорогая, решай сама, - промурлыкала Роза. Она наклонилась ко мне, потянула за волосы и принялась заплетать мне косу. У нее были ласковые, тонкие пальцы с наточенными ноготками, блестящими от лака.

– Не трогай мои волосы.

– Я заплету тебе косы, ты порадуешь своего отца тем, что помнишь о культуре его народа, к которому, как он считает, ты принадлежишь, а я смогу хорошо провести вечер. Все будут довольны, поэтому не дергайся.

Роза ощутимо потянула меня за прядь волос, и я замерла.

– Почему я не могу отпраздновать день рожденья, как я хочу?

– Не ной, милая моя, - Роза сделала большой глоток, на треть опустошив бокал, и поставила его ко мне на тумбочку, прямо на "Сияние" Стивена Кинга. Я скрестила руки на груди.
– Тебя никто не заставляет сидеть там и смотреть на пьяных. Сиди где-нибудь в другом месте и пей сама. Но перед этим удели отцу полчаса. Если все еще хочешь остаться в Стокгольме, научись не строить такую мину, когда он тебя о чем-то просит.