Шрифт:
Подкаст: Бог у телика, а я снова дома.
И я сказал:
— Раз.
И я сказал:
— Два.
А потом сказал:
— Три.
Но все равно спросил:
— Готов?
И добавил, не выдержав:
— Угадай, в какой ситуации я говорил то же самое твоей мамке?
Леви поморщился, словно съел что-то кислое, секундная пауза, и я услышал:
— Ты заткнешься, наконец, или нет? Ты разбудил меня в шесть утра ради этой божественной шутки?
— Нет, чтобы посмотреть на твое лицо.
За окном все серое, пыльное, по-утреннему
Славное место для того, чтобы родиться, прожить странную, суматошную жизнь и дождаться, пока тебя зароют, как будто ты какой-то клад. Когда я был мелкий и думал еще, что люди имеют какую-никакую ценность, мне казалось, что мертвых зарывают в землю именно поэтому. Как сундуки с золотыми монетками и аляповатыми кубками, украшенными рубинами.
Дальше немножко пожил, и все окончательно понял. Господь Всемогущий создал меня, чтобы я тут немножко поболтал, и на этом, в общем-то, все.
— Хотя бы причешись, если уж ты решил что-то снимать.
— Зачем? Мама сказала, что я самый красивый мальчик во всем Новом Мировом Порядке.
Я замолчал на секунду, но, когда Леви открыл рот, добавил:
— Твоя мама.
— Ты меня достал. Серьезно, ты меня достал, я сейчас пойду домой и еще полчаса посплю. А ты пойдешь к черту со своими видосами.
Леви это такой особый человек, который может говорить о том, что развернется и уйдет, но не уходит все равно. Так мы дружили с самого-самого-самого детства, с золотых времен, когда конфеты еще радовали меня больше, чем порно с ампутантами. Короче, пока я не чокнулся и не повзрослел.
Я повернулся к монитору, на экране которого увидел довольного, как для шести тридцати утра, себя, и недовольного, как всегда, Леви. Мы оба смотрели на свои изображения, это такая важная фишка для поколения, чокнувшегося на нарциссических дополнениях: соцсети, массмедиа, карьерные перспективы и дорогие мобильники.
Леви склонил голову, рассматривая себя, пытаясь, прежде, чем я начну запись, найти выражение лица, которая не выдает в нем невротика. Я сказал:
— Делай что хочешь, Леви, но не выгляди так, словно тебе предлагают отсос, а ты думаешь "только с презервативом, иначе мама меня убьет".
— Надеюсь, толпа тебя линчует, Макси.
— Это же цель моей жизни! И чтобы все были с вилами и факелами, как в старых киношках!
И я такой: Господь Всемогущий, спасибо, все было прекрасно и ничуть не больно.
А Господь такой: Макси, это же растиражированная цитата Воннегута, вот это ты посредственность.
Тут бы я, конечно, обиделся, но дальше факелы, виллы, и окровавленная надпись гейм-овер, как в ретро-играх.
— Ты ведь предупредишь меня, когда начнешь записывать?
— На самом деле — нет. Но давай-ка ты попытаешься расслабиться. Тебя всего-то увидит пара миллионов людей. Большинство из которых тут же возненавидит тебя по неясным причинам и захочет растоптать твою самооценку. Это нормально. Такова жизнь, и таковы ее скромные радости.
—
— Это ни у кого не выйдет. Но я готовлю тебя к реальной жизни, Леви. Однажды мамочка перестанет собирать тебе завтраки в школу, а в магазине отберут рецепт на лекарства, потому что у провизора выдался вот такой вот день.
— Тогда я умру, и проблема исчезнет сама собой.
Леви широко улыбнулся, обнажив белые, самую малость кривоватые зубки. Улыбка у него с детства была обезоруживающая, она приводила в восторг продавщиц в магазинах, стареньких тетушек в парках, неопытных и не утвердившихся в своей ненависти к детям учительниц, пьяных девиц и даже целую одну настоящую, доступную девчонку в детском саду.
— Так, ладно, — сказал я. — Сделаю из тебя звезду. Тебя полюбят по контрасту со мной. Ты — хороший мальчик, а я — очень плохой. Как в порно.
Господь Бог, или то случайное генетическое бинго, делающее нас теми, кто мы есть, подошли к дизайну Леви с ответственностью первокурсника — весь он был исполнен в одной цветовой гамме. Базой был золотистый цвет кожи, будто Леви правда принимал солнечные ванны, а не прятался в тени, опасаясь возмездия от меланомы. Господь сказал: он будет шатен, исключительно приятного цвета, и рассыпьте по его носу темные веснушки, чтобы как крошки от торта, и радужки глаз будут карие, но цветом ближе к пережженной карамели, чтобы старушки приходили в слезный восторг и кормили его сахарной ватой с трясущихся от Паркинсона рук, называя обаяшкой.
У Леви был острый подбородок, смешной нос и, финальным аккордом, красноватые синяки под глазами, чтобы у нервных дамочек губки дрожали от жалости.
Так что я верил: девчонки из комментариев им заинтересуются. Может быть, устрою его личную жизнь, может быть, он кого-нибудь увезет и спрячет за белым штакетником. Особенно когда я скажу, что Леви — сын мэра Ахет-Атона.
А девчонки из Вальгаллы и Эдема будут спрашивать, что такое Ахет-Атон, и есть ли там магазины "MAC" и хотя бы один "Старбакс". А я скажу: девочки, успокойтесь, Ахет-Атон — лучший городок земли с населением менее пяти тысяч. У нас есть один "Макдональдс", одна дурка, одна автозаправка с сэндвичами, в которых вчерашний майонез становится завтрашним, и один Макс Шикарски. Все в единственном экземпляре.
— Все! Все! Я не могу ждать, включай!
— Ты должен настроиться. Помедитируй, попробуй найти собственное "я", сосредоточься на своем теле.
— Кажется, у меня колет в груди.
— Нет, прислушайся к себе. Глубже, Леви, глубже. Никто и никогда не скажет тебе больше этих слов.
— Еще только одно слово, Макси, и я серьезно лучше посмотрю видео про роботов, чем буду зависать с тобой.
Роботов Леви, пожалуй, любил больше, чем Господь любит меня. Леви любил роботов так сильно, что должен был кончать машинным маслом. Однажды, года три назад, он сказал мне самую мудрую вещь, которую я слышал в свой жизни: однажды родители купят мне дом, и я заведу там робота, который будет закидывать мне в рот поп-корн, робота, который будет завязывать мне шнурки, робота, который будет готовить мне еду, робота, который...