Долбаные города
Шрифт:
Вместе со старой доброй А. исчезло и важное, жизненное умение наслаждаться крохотными магазинчиками, так что туристов больше не стало. Мы с Леви пошли через наш маленький, сомнительный парк, где в детстве я видел как минимум троих эксгибиционистов.
— Слушай, Леви, вот мы выросли, а где теперь педофилы без штанов?
— Не знаю, — ответил Леви. — Может быть, покончили с собой. Так себе жизнь все-таки.
— Или мы просто больше их не видим. Ну, знаешь, как взрослые Питера Пена.
Леви засмеялся. Мы прошли мимо неработающего фонтана, у которого часто собирались Гершель и его компания. А теперь компании у Гершеля не было.
— Давай сыграем в игру, Леви, — медленно сказал я. — Она сделает из хаоса космос, я обещаю.
— Ладно, договорились. Но это не будет слово "мамка".
— Член.
— Пошел ты.
Я закурил еще одну сигарету и принялся рассматривать трещины в асфальте. Мимо нас пробегали заботящиеся о собственном здоровье горожане: молодые девушки с высоко забранными волосами, толстеющие мужчины возраста "нужно еще пару бокалов, если ты не богат". Тогда как первые, возможно, получали удовольствие от возможности встать рано утром, вставить наушники в уши и уделить внимание собственному телу, то вторых гнал вперед прогноз кардиолога. На сигарету в моих зубах, впрочем, неодобрительно посматривали все категории наших доморощенных спортсменов.
— Русская перестроечная музыка.
— Это даже не слово!
— Это моя любовь!
— Лучше слушай. Ты знаешь, что эпилепсия называлась консульской болезнью? Консулы не прекращали пить и есть, пока одного из них не хватал припадок.
— Хорошая идея для вечеринки.
— Да, вроде как, но нам не с кем устраивать вечеринки.
— А как же чокнутые?
— Ты не хочешь видеть чокнутых у себя дома.
— Но я хочу видеть их у тебя дома.
Я вдруг понял, что вернулся домой. И какая-то неопределенная прелесть появилась в молочно-белом зимнем небе, в ярких обертках, которые носил по грязному снегу ветер, в куртках бегунов с неизменными полосками на локтях, даже в слабом запахе гнилых листьев, доносящемся из-под тонкого наста.
— Такое странное ощущение, — сказал я.
— Наверное, какая-то побочка от твоих лекарств, — ответил Леви.
— Как у тебя все просто.
Но все правда оказалось весьма простым. Мы просто шли, и говорили, и когда я закуривал, Леви отходил в сторону, потому что пассивное курение убивает. За обнаженными ветвями деревьев проглядывали старенькие дома с широкими фронтонами, где-то далеко лаяли собаки, и я был настолько в Ахет-Атоне, насколько это возможно.
— Зайдем в аптеку, — сказал я.
— Очень мудрое решение.
— У меня осталась мелочь, и я хочу аптечных конфет.
— Я думал, ты повзрослел.
Мы засмеялись, а потом Леви замолчал, словно ему стало стыдно.
— Что случилось?
— Калев умер.
— Ну, да.
Узкая мощеная дорожка, как в старом фильме, вывела нас из парка. Теперь мы шли по главной улице, которая вне глянцевого мира фотографии выглядела даже как-то тоскливо, особенно с утра. Закусочные и магазинчики, все эти островки малого бизнеса в мире победившего глобального капитализма, отплясывающего на костях своих врагов, казались последними осколками уюта, оттого уже не очень действенными. Мы с Леви болтали обо всем на свете, и этот месяц, который я провел в дурдоме, вдруг стал проявляться из пустоты, и мне нравилось пытаться ощутить события, о которых рассказывал Леви. Вроде как перебирать фантики от конфет и представлять их вкус. Неоновая вывеска над аптекой в пасмурный день казалась по-особенному яркой, зелено-фиолетовая царапина на скучном, строгом мироздании. Я как-то читал, что раньше в аптеках продавали газировку, можно было налить себе стаканчик колы, причем старой-доброй, с кокаином, а потом купить тот сиропчик для простуженных под названием "героин". Иными словами некогда были времена, на которые могут теперь ссылаться наркоманы, когда ищут Золотой Век своей истории. Я сказал об этом Леви, и Леви ответил:
— Не думай, что наркоманы размышляют об истории.
— Многие великие люди были наркоманами. Твоя мать зависима от секса со мной.
— Эти два предложения вообще не имеют между собой никакой связи.
— Даже не буду притворяться, что это не так.
Я выбросил сигарету в мусорное ведро, где нашли свой предпоследний приют две упаковки с обезболивающим, четыре инструкции и пачка леденцов, купленная на сдачу. В аптеке пахло чем-то пронзительно аспириновым, пробивающим не слезы и мысли о хосписах. Леви сразу же вдохнул поглубже.
— Отлично, мне тоже кое-что нужно.
Мы прошлись по чистому белому кафелю, оставляя за собой следы неблагоприятной погоды, и я понял, что мы здесь первые за день посетители. В некоторых закусочных, так мне рассказывал один парень в дурке, первым посетителям полагается бесплатный завтрак. Однажды тот парень попал на бесплатный завтрак, и получил яичницу с беконом, а затем — дебют шизофрении. Но эти события не точно были связаны между собой, так он сказал.
Мы прошлись между полками с безрецептурными таблетками, порошками и микстурами — плацебо на любой вкус, с разнообразными добавками, делающими жизнь веселее, и длинным списком побочных эффектов, чтобы инструкция выглядела убедительнее.
Я сказал:
— Нравится что-нибудь? Все думаю о подарке тебе на день рожденья.
Леви пожал плечами.
— О, тебе никогда не хватит денег на штуки, которые я по-настоящему хочу.
— Любишь жить роскошно?
— Да, мне нравится, когда противосудорожные не заставляют меня терять координацию. Люблю выпить таблетку и полностью контролировать свое тело в следующие восемь часов.
— Классно. Но это тебе мамочка подарит. Может что-нибудь попроще? Хочешь антидепрессанты, которые не работают? Или леденцы от кашля?
— Да, кстати говоря, леденцы от кашля хочу.
Леви замер перед стойкой, над которой висели серьезные, белые пачки с конфетами. Дизайн заставлял предположить, что перед вами вовсе не то, что можно купить в ближайшем супермаркете.
— О, ты еще не окочурился? А тебя из дурки выпустили? Опять пришли за своими колесами?
— Габи, тебе что больше не делают скидоны на противозачаточные?
Габи сидела за стойкой и листала глянцевый журнал, быстренько переворачивая страницы с красочной рекламой вещей, которые она не может себе позволить. Маленькие колечки на пальцах, заусенцы и домашний маникюр с белыми точками на ярко-синей глазури придавали ее руками совершенно подростковый вид. Габи было чуть за двадцать, в колледж она так и не поступила, ухажеров у нее не было, а на работу ее взяли, потому что ее дядюшка когда-то был у хозяина аптеки нотариусом. Работала Габи из рук вон плохо, так что главной загадкой для меня был срок, в течение которого добрая память ее дядюшки будет действовать на ее нынешнего начальника. Габи неумело завивала волосы (отчего их с каждым разом будто становилось чуточку меньше), жевала жвачку, нарабатывая силу челюстей и постоянно поправляла крупные блестящие кольца сережек. Белый халат ей совершенно не шел, а шло — стоять на коленях за какой-нибудь автозаправкой, но в последний раз, когда я ей это говорил, она кинула мелочь мне в лицо. Я взял пузырек с карамельными конфетами, в каждую из которых производитель вложил все мыслимые блага для моего организма. Но меня, конечно, интересовал ароматизатор. На вкус они были неотличимы от ирисок, а по консистенции были точно как таблетки. Мне всегда нравились абсурдные вещи.
— Что там с вашим другом? — спросила она. — Его вроде как избили, а он отомстил?
— Нет, — ответил Леви. — И не твое дело. Просто пробей товар.
Габи моргнула, ярко накрашенные ресницы оставили пятнышки на ее коже. Затем она широко улыбнулась, вытащила изо рта испачканную помадой жвачку и потянулась к Леви. Он отшатнулся.
— И не прикасайся этой рукой к нашим покупкам!
Габи схватила леденцы и пузырек с витаминами, после двух жалобных писков автомата, она сказала: