Аркадия
Шрифт:
Папа, наверняка, отлично орудовал мечом, подумал вдруг я. Жаль, что неоламаркисты были неправы, и это умение никак не могло передаться мне.
– Может ты ему поможешь?
– спросил Герхард.
– Я бы посмотрел, как ты дерешься.
– Хорошая попытка, но нет!
Лягушка отошла от стены. Ее лапы казались расслабленными, неестественно мягкими, ненадежными, будто она сейчас упадет. Это наблюдение принесло мне обманчивое облегчение. Чудовище было вполовину выше меня ростом, оно было нелепое, расплывчатое, силуэт не был абсолютно лягушачьим, но и о другом существе не напоминал, будто деформированный, расплывшийся, какой-то подчеркнуто нездоровый.
– И будь помягче с моим любимчиком, - напутствовал Аксель. Когда я подошел к монстру, я почувствовал запах
Я отвел взгляд и сказал:
– Ты требуешь какого-нибудь особенного дуэльного этикета?
Едва я успел закончить, как реальность заставила меня осмыслить ответ на мой вопрос. Существо вдруг подалось вперед, смазанным, совершено некрасивым движением и, схватив меня, повалило на землю. А я подумал - сейчас оно меня придушит или даже просто раздавит. Меч болтался в моей руке совершенно бесполезным образом, начиная от локтя моя рука оказалась придавлена этой склизкой массой. Астрид заорала еще громче, и звук ее голоса придал мне решительности, но не сил. Существо наползало на меня всем своим весом, и я думал, как скоро оно меня раздавит. Я пинался, но без особого успеха. Когда глаза лягушки замерли перед моим лицом, большие-большие и желтушно-желтые, я вдруг поддался доисторическому желанию, пришедшему ко мне из начала времен и укусил ее. Эластичная кожа легко поддалась, и в горло мне хлынула холодная кровь. Лягушка раскрыла пасть и издала гортанный, идиотический вой, кровавые шарики, наросты в ее пасти, принялись лопаться, и я оказался обрызган мерзкой розоватой лимфой или еще какой-то столь же отвратительной жидкостью. Моя рука готова была угрожающе хрустнуть, я ее уже совершенно не чувствовал. Мне, безусловно, не хотелось умереть таким образом. Свободной рукой я надавил на один из огромных лягушачьих глаз. Ощущение было, прямо скажем, холодное и влажное. И я понял, что я сражаюсь не просто с монстром, а с трупом. А потом я понял, что мне не хватает воздуха, и это понимание было встречено мной с намного большей обидой. Странно, что я вообще планировал победить эту громадину.
В глазах темнело, и это было почти приятное чувство, похожее на томительное ожидание сна. Но я вовсе не собирался ему сдаваться, даже если единственное, что я мог сделать - продолжить кусаться. А потом я увидел, как в пасти существа, между наростами, мелькнуло что-то острое. И я понял, это была кость, вместо языка у этого чудовища была острая, покрытая полипами кость. И даже прежде, чем я сообразил, что сейчас будет, кто-то сильно дернул меня в сторону, я ударился об пол, но это было вполне терпимо, потому что спустя секунду в то место, где была только что моя голова, вонзился язык лягушки. Меня сосредоточенно выдергивали из-под монстра, и я понял, что это не Астрид потому, что услышал ее радостный визг дальше, чем ожидал. Это был Герхард. Я подхватил свой меч, наугад махнул им, поцарапав лягушкину морду. Кровь не текла, будто давным-давно замерла и застыла в ее жилах. Лягушка издала раздраженный звук, размахнулась своей лишенной тонуса, но тяжелой лапой, в этот момент в голову ей прилетела тарелка. Герхард помог мне подняться, и я увидел Констанцию. Выражение лица у нее было не то чтобы воинственное, но ответственное. Однако, видимо Констанция не сумела в достаточной степени заинтересовать это сосредоточенное существо, оно снова рванулось к нам, и я выставил перед собой меч, полагая, что теперь-то мое действие возымеет эффект. Узнать это наверняка у меня шанса не было. Я услышал голос Делии:
– Подожди!
И я не совсем понял, к кому она обращается, ко мне или к монстру. Восприятие у меня вообще стало очень своеобразное. Я так и не успел обернуться, чтобы увидеть Герхарда, Констанция плыла у меня перед глазами, а Делия существовала только в качестве голоса, и только Астрид - Астрид всегда была рядом.
Я не пошевелился, потому что не собирался слушать Делию и ее странные команды. Так и стоял, выставив перед собой меч, а вот существо замерло - на середине движения, совершенно неестественным образом. Оно будто расслабилось, и только статичные кости поддерживали его, как статую. Словно у игрушки кончился завод.
Аксель захлопал в ладоши в абсолютной тишине.
– Впечатляет! Хотя я и не о тебе, Адриан!
– Но все равно спасибо, - сказал я. Меч у меня вырвали, Аксель прошел мимо прогулочным шагом, сказал:
– Невероятно, Делия.
– Что? Я же на месте сидела.
Да уж, в отличии от Констанции даже не озаботилась сделать вид, что помогает мне. Но я не был в обиде. Не уверен, что сам был бы эмоционально вовлечен в подобную ситуацию, если бы сражалась она.
Аксель встал между мной и лягушкой.
– А ты, Адриан, смотри и учись, как нужно расправляться с моим любимчиком.
А потом он размахнулся и одним легким, совершенным и холодным движением снес лягушке голову. Отсеченная голова рухнула вниз, со стуком вывалился костяной язык, но глаза не изменились - они остались такими же неподвижными и мертвыми, какими и были.
Крови почти не было, а меня, что удивительно, почти не тошнило.
Глава 9
Драго видел ее и прежде, но никогда она не была так открыта перед ним, никогда не была так обнажена. Луна заглядывала сквозь пустую голову башни, и от луны ее безупречно белая кожа казалась серебряной, светящейся изнутри.
Он знал о ней кое-что: ее звали Роза, и это имя говорило о ней все. У нее была цветочная красота, у нее была нежная кожа и острые, как шипы ногти, от нее пахло медом и цветами, самым пленительным образом. Так получилось, что дети Неблагого Короля, к которым относился и он, не слишком тесно контактировали с детьми его спящего братца. Кроме, конечно, Каспара, но тот умел и желал убивать, был одной крови с ними. Роза была другой. За все те пятьсот лет, прошедших на Земле с тех пор, как он увидел ее, Драго так и не понял, чего она хочет, чего боится и на что надеется. Она жила в Белой Башне, в лесу. Все там было увито розами, и когда Драго тащил ее в замок, через лес, она вырывалась, ранилась о шипы, которые с таким упорством выставляла для обороны своего дома.
Когда он притащил ее сюда, ее тело было изранено, разводы крови украсили его, как ритуальный грим, от нее пахло землей, и грязные колени выглядывали из-под разорванного платья.
И все равно она вовсе не выглядела сломленной. Это было хорошо, потому что у Драго остались к ней вопросы.
Цепи охватывали ее запястья и щиколотки. Она могла двигаться, могла при желании даже упасть на колени, а вот лечь уже не могла. Многие недооценивают физическую усталость, она может быть худшей пыткой. Организм приспособлен испытывать довольно много боли, кроме того ее возможное количество разнится от человека к человеку. Усталость же это более определенная категория, здесь не нужно фантазий.
Ему это нравилось. Драго любил причинять боль, он создавал таких существ, чтобы они умели причинять боль в совершенстве, в самом чистом и возвышенном смысле, он был художником.
Но искусство не имело права отвергать дары самой природы, Драго был в этом убежден. С тех пор, как он приковал ее цепями прошло уже пять часов. У них еще было время, и было его много. Некому было ее защитить. Драго смотрел в ее красивое лицо, боль и усталость не оставляли на нем следов. Царапины темнели на ее безупречно белом теле, как орнамент неведомой культуры. Ее зубы блеснули при свете луны, она оскалилась, ощерилась, и это придало ее лицу дичайшую, первобытную красоту. Драго видел множество женщин, со многими спал и многих убивал, он знал их во всей завершенности их бытия, которая есть оргазм или смерть, во всей сладострастности их стремлений и тайн. И никогда прежде ни одна из них не казалась ему такой красивой. Даже искаженное страданием ее лицо оставляло себе ангельскую, ничем не опороченную красоту.